Мы молча смотрели друг на друга целую минуту, пока я не поняла: мое спокойствие – это вовсе не эмоциональная опустошенность и бессилие. Это смирение.

Выражение, застывшее в тот момент на лице Ферн, не имело ничего общего с раскаянием или стыдом. То был лишь слепой страх перед тем, кто гораздо сильнее. Желание… быть наказанной. Ведь как иначе объяснить разрушение, что она стремилась посеять, даже зная, что за этим последует? А наказывая Ферн, я не хотела быть наказанной вместе с ней. Но отвечать ненавистью на ненависть – это значит наказать саму себя.

«Бог есть любовь».

– Знаешь, я все еще не оставляю попыток понять… Как девочка с мертвым сердцем смогла кого-то любить? Как ты сумела полюбить Гидеона? Коулу даже начинало казаться, будто он тоже проникся к тебе теплыми чувствами… Как хорошо, что он не видит тебя сейчас и не знает, что ты, оказывается, способна пасть еще ниже, чем до этого, – сказала я и, выдержав паузу, добавила: – И как хорошо, что я сама смогу рассказать ему об этом, когда мы с Коулом навестим его в «Этан Аллен» в следующее воскресенье.

– Что?

Я догадывалась… По тому, как Ферн гладила свою метку, когда думала, что никто не смотрит; по тому, как дрожали ее веки, стоило ей услышать имя Гидеона; и даже по тому, как она задерживала дыхание в присутствии Коула, избегая смотреть ему в глаза вопреки своему бесстыжему нраву. По всему этому я уже давно догадалась, что она ничего не знала о Гидеоне – ни о том, что он в психиатрической лечебнице, ни о том, что он вообще жив.

От услышанного с Ферн мигом сползло все притворство, точно кожура с томатов, ошпаренных кипятком. Она спустила ноги на ковер и выпрямилась. Еще секунду назад Ферн выглядела злорадной, обиженной жизнью стервой, какой и являлась; но вот она снова маленькая, нуждающаяся девочка, глядящая на меня широко распахнутыми глазами и мяукающая, как котенок:

– Гидеон жив?.. Но он ведь… – Ферн опустила глаза на метку, превратившуюся в бледный шрам и могильный камень, так и не сумев договорить.

Любовь – вот оно, лучшее лекарство. И лучшее наказание.

Двери чайного зала со скрипом закрылись за моей спиной. Выйдя в коридор, я привалилась спиной к стене и с удивлением посмотрела на свои руки. Минуточку…

Озадаченная, я робко повела пальцем по воздуху: следуя моей воле, вдоль коридора поехало кресло. Телекинез. Значит, не показалось. Магия все еще со мной. Но почему, если ее прародительницы и источника больше нет?

– Тюльпана, Диего! – позвала я и, чувствуя, как внутри затеплилась надежда, ворвалась в гостиную.

К моему разочарованию, там никого не оказалось. Как не оказалось и тела Морган, распластанного на полу. Меня встретили лишь лужи крови, превратившие черное дерево в красное, и дорожка из бордовых капель, ведущая к дверям во внутренний двор. Параллельно им по идеальной прямой шли кровавые отпечатки знакомых туфелек.

– Пожалуйста, отпусти его!

Этот крик отрезвил меня, как пощечина, ведь принадлежал он Коулу. Схватив пальто с вешалки и нечаянно опрокинув ее, я быстро завернулась в шерстяную ткань вместо сброшенного одеяла и вылетела на улицу босиком. Ступни утонули в снегу, и я увидела, что точно так же весь холм Шамплейн утонул в хаосе. Зеленый фургон гудел, заведенный, но так и не сдвинулся со своего парковочного места у кромки леса. За его рулем никого не было. Джефферсон лежал возле, практически под колесами, придавленный к земле пыхтящим Сэмом, а Коул стоял рядом с обнаженным навахоном в руках. Из его рта валили клубы пара, кудри растрепались, падая на лоб, но защищался он вовсе не от Исаака… Ведь Исаак стоял рядом – снова человек, причем такой же напуганный, как и все остальные. Тюльпана свешивалась с веранды через перила, удерживая Диего на месте за шиворот окровавленной футболки, чтобы не дать ему приблизиться к ней.

К Морган, что стояла посреди холма и держала Дария в воздухе, даже не касаясь его.

Желтое платье все еще было алым. На ее коже и шее запеклись кровяные чешуйки, а пшеничные волосы трепал холодный ветер и та магия, что искрилась вокруг золотистым шлейфом. Морган стояла к дому полубоком, но я видела ее лицо – удивительно расслабленное для той, что только что вернулась с того света. Она смотрела на Дария из-под опущенных ресниц и буквально упивалась тем, как бессильно он колотится в захвате ее незыблемой магии, кряхтя и ругаясь. У него под ногами валялась фальката: снег под лезвием побагровел, смыв с него священную кровь.

– Bho linn gu linn, bho ghinealach gu ginealach… – заговорила Морган размеренно, и я узнала гэльский, который голос в моей голове учтиво перевел:

«Из века в век, из поколения в поколение. Сколько можно? Я не лепесток – я корни. Меня нельзя убить, как нельзя убить воздух. Это всегда будет кончаться вот так».

Лицо Дария стремительно наливалось пунцовым: Морган перекрыла ему кислород. Сосуды начали лопаться, а глаза вылезать из глазниц, будто у надувной куклы. Диего, вырвавшись из хватки Тюльпаны, подбежал ближе, но тут же упал, не совладав с собственными конечностями. Морган даже не посмотрела на него, но я не сомневалась: она обездвиживала любого, кто пытался вмешаться.

– Морган! – воскликнул Диего, и та радость, что озаряла его лицо, когда я только вышла из дома, померкла, превратившись в горькое отчаяние. – Морган, ты ведь знаешь себя. Ты не сможешь жить с этим, если убьешь его!

Диего был прав… Вот только перед нами стояла уже не Морган. Если к жизни ее вернул тот Бог, к которому взвывал Диего, то он явно что-то напутал. Той Морган, которую мы знали и искали в этой девочке, стоящей посреди холма, все еще не было. А Эхоидун, живое воплощение магии, оставалась глуха к человеческим мольбам, как и любая другая стихия. Она даже не обернулась. Лишь выставила перед собой руки и сцепила пальцы замком. В ответ на это движение в груди у Дария что-то заскрежетало, а затем изо рта у него побежала алая змейка крови – прямо как у Морган тогда в гостиной, когда он пронзил ее насквозь. Но уже спустя мгновение обычная струйка превратилась в бурный поток: Дария начало рвать кровью, все сильнее и сильнее по мере того, как Морган скручивала свои пальцы, тем самым скручивая и его нутро.

– Эхоидун! – закричала я что есть мочи и выпалила первое, что пришло на ум: – Морриган!

На этот раз она откликнулась. Немудрено, ведь это было одно из ее ярчайших имен, что не могли стереть из памяти даже прошедшие века. Медленно, будто плывя против течения, Морган повернула ко мне голову. Карие глаза совсем не изменились – ни янтарного свечения, ни первобытного зла, каким ее считали охотники. Она не была одержима – она просто была самой собой.

– Е dìreach, – выдавила я, судорожно вспоминая гэльский. – Ebdìreach… An duine!.. Черт! Каждое твое воплощение, Морриган, учит тебя чему-то, так ведь? Я права? В прошлый раз ты была воительницей, да, но сейчас ты родилась нежным, хрупким созданием. Девочкой, которая любит животных и старый «Полароид». Этим поступком ты уничтожишь ее! Ты уничтожишь себя. – Я махнула рукой на Дария. – Он всего лишь человек, Морриган! Жестокий, глупый мальчишка…