Она признавала верность его слов, но не могла не спросить:

— А если мы проиграем из-за того, что я не вступила в бой? Тысячи хороших людей погибнут.

Мильвио взял ее лицо в свои ладони, наклонился, глядя в глаза, четко произнес, так, чтобы девушка не пропустила ни единого слова:

— Пойми, что завтра, с твоим участием или без него, погибнет много хороших людей. Там те, кто идут против нас, и они не чудовища. Во всяком случае, большинство из них ничем не отличаются от меня или тебя. Если ты думаешь лишь о хороших людях, то не важно, кто победит — все равно и мы, и они, в проигрыше. Потому что на ту сторону уйдут те, кто мог бы жить. Ты никак этого не изменишь. Что же касается победы — она будет не здесь, а в Шаруде. Бланка и Лавиани. Помни о них. Что бы ни случилось на этом поле, мы лишь пытаемся лишить да Монтага его меча. Чтобы он не подмял под себя остальные герцогства и не обрел силу, с которой уже никто не справится.

Это было вчера.

А сегодня Шерон, не обращая внимания на грохот барабанов, сигнальные трубы и шум сражения, спасала раненых.

И сама не заметила, как битва, то самое море, которое она так и не смогла постичь, набралось силы и его внезапная мощная волна, поглотив вставшую на пути баталию и более мелкие отряды, нахлынула и дотянулась до указывающей.

Внезапно вокруг закипела схватка. Она, занятая чужой раной, пропустила ее начало и поняла, что происходит, только когда лейтенант де Ремиджио резким рывком поднял ее с колен на ноги, рявкнув в лицо:

— Уходим, госпожа! Быстро!

— Но… — возразила она, попытавшись вернуться к раненому, который без ее помощи должен был умереть.

Командир роты охраны, уже без всяких церемоний, легко, точно пушинку, закинул ее в седло подведенной Серро лошади.

— Держитесь, госпожа!

Ее отряд клином, с трудом набрав скорость на ограниченном пространстве, врезался в ряды сражающихся, давя и своих, и чужих. Шерон охватило совершенно детское желание зажмуриться. Но она смотрела, вздрагивая от близких смертей, и держалась, как ей и было сказано.

Четверо гвардейцев подвели коней столь близко, что их бока касались боков ее лошади. Вышколенной, знающей, что следует делать, даже без команд хозяйки.

Они вырвались на свободное пространство, обогнули две сотни копейщиков, спешащих вступить в свалку, начавшуюся из-за прорвавшегося фронта, и… выскочили на четыре линии уже построившихся лучников. Знамена у тех были с водоворотом.

— Поворачивай! — взревел лейтенант где-то рядом, но Шерон, как и все, понимала, что они не успеют обогнать стрелы.

И она сделала то, к чему была готова, когда еще с утра попросила гвардейцев принести с поля боя несколько тел погибших. Тогда ее охрана смотрела со смесью отвращения, ужаса и любопытства, как мертвые под ее взглядом становятся прахом, исчезают из этого мира, превращаясь лишь в серо-черную мелкую пыль, тут же мокнущую под дождем, грязью липнущую к земле.

Подчиняясь желанию некроманта, грязь скаталась в пять шаров, каждый величиной с кулак и Шерон убрала их в седельную сумку.

Теперь прах вырвался из своего вместилища, точно рой злых насекомых, рассыпался по воздуху и собрался в огромную полукруглую стену, достаточную, чтобы защитить отряд. Принявшую на себя удар стрел.

Шерон, хоть в этом и не было большой нужды, швырнула прах в лучников, не убивая, но ослепляя их, заставляя забыть о дальнейшей стрельбе.

Они вырвались, пронеслись через узкий коридор, между сходящимися друг с другом полками, и внезапно в них врезался таран…

Вокруг Вира была свалка. Кошачья драка, без всякого порядка и разбора. Плотная, жесткая, без малейшей жалости. В ход шло все, от мечей, до кулаков и зубов.

Воины из всех отрядов, из разных герцогств, перемешались друг с другом. И, конечно же, убивали. Хрипя, рыча, потея, оскальзываясь на чужой и собственной крови. Часто слишком погруженные в схватку, не чувствуя боли от ран, пока силы окончательно не покидали их.

Рядом больше не было его людей. Тех, кто выжил в стенке на стенку, разметал бой. Унес далеко вперед или забыл позади. Рядом оставались лишь несколько человек. Некем командовать. Только драться.

Он рубил и резал. Бил щитом в лица или под подбородок, ломая челюсти, носы, выбивая зубы. А иногда, когда падал, по голеням, если те были не защищены. Все, как его учили. Все, как подсказывала память прошлого. Его задачей было дать себе хоть немного пространства, не оказаться сдавленным со всех сторон тисками стали.

Опасался он лишь укола случайной алебарды из-за голов врагов.

Ученик Нэ берег таланты, полагая, что время еще не пришло.

В жесткой собранной стойке, с щитом перед собой, по-бычьи наклонив голову, защищая лицо, он угадывал появление брешей в защите напирающего противника, прежде, чем они появлялись, и атаковал со стремительной практичностью.

Рядом с ним плечом к плечу дрались многие, и самым заметным среди них был высоченный (выше Вира), какой-то казавшийся из-за странной худобы (несмотря на полный темно-серый доспех) нескладным рыцарь. Точно богомол, отлитый из стали, он был вооружен массивным двуручным мечом.

Этим клинком воин орудовал легко, словно перышком, ничуть не обращая внимания на вес, держа в тесноте, во время ближнего боя, точно посох, широким хватом — за рукоять и клинок. Колол в лица, грудь, живот, подрезал бицепсы на руках и сухожилия на ногах, дробил кости противовесом и крестовиной гарды.

Его пытались повалить, взять числом, пробить доспех, смять армет[3], но он был точно морской утес, о который разбивались все волны.

Вир в краткие моменты видел, как великан, махнув страшным клинком, сносил головы целому ряду. А в другой раз проткнул человека, точно жука, и поднял его, кричащего на мече, к небу. Он работал с обстоятельностью крестьянина с цепом, которому предстояла долгая, нудная, тяжелая работа.

Воин вытянулся в струну, выбросив клинок вперед одной рукой, и тот прошелестел рядом с лицом Вира, отрубив чье-то запястье с секирой.

Тут же вернул меч к себе, закрылся широким лезвием, точно щитом, от укола полэкса, пнул ногой в сабатоне, выбивая колено, перехватил оружие за клинок двумя руками, ударив, как дубиной, бронированного солдата, пытавшегося зайти сбоку. Его феноменальная сила довольно быстро стала внушать ужас, и враги отшатывались от стального чудовища, пятились, желая оказаться как можно дальше, найти себе кого-то более похожего на человека, а не на выходца той стороны, пожиравшего всех, кто вставал у него на