Гедвиг Нахтигаль злилась. Да что там – она просто в бешенстве была!

Девы Небесные, как же чудесно все начиналось, как хорошо и легко им было втроем. И вдруг – нате вам! Сначала прибился этот ходячий катафалк, Легивар, потом еще двое… Альв Элленгааль с виду ничего, благостный такой, а отвернешься – и чувствуешь на себе его пронизывающий взгляд. Смотрит, будто хочет наизнанку тебя вывернуть и изучить, чего там внутри есть интересного. Но главная неприятность – братец Фруте. И о чем думали добрые боги, снаряжая его в путь?! О том, чтобы окончательно испортить жизнь Йоргену или – тьфу-тьфу, чур меня чур – вообще с ней покончить? Не нужен здесь был этот мальчишка, не нужен! Неужели боги сами этого не видели?!

Ведьмы, как известно, благочестием не отличаются, но был момент – она даже помолилась на ночь: «Девы Небесные, и вы, покровители светлых альвов, и все, кто имеет отношение к этому делу, услышьте меня! Ниспошлите ответ: зачем он здесь, Фруте фон Раух?! Я должна знать…» Но боги безмолвствовали.

А ей с каждым днем было все труднее скрывать свою неприязнь, и делала она это только ради Йоргена, чтобы его не огорчать.

Наверное, если бы она встретила мальчишку в иной обстановке, сочла бы его даже симпатичным. Лицо открытое, совсем еще детское, почти без признаков светлой крови. Только глаза – ярко-голубые, у людей таких не бывает, и длинные, пышные золотистые волосы – мечта любой девчонки и совершенно ненужное украшение для парня. Заставить остричь, что ли? Сказать про вшей – пусть смущается, ему идет. Порозовевшие щечки начинают гармонировать с курточкой малинового бархата и такой же шапочкой затейливой формы с длинным фазаньим пером – посреди Тьмы оно смотрится совсем уж нелепо.

…Впрочем, очень скоро пришлось ему расстаться и с курточкой, и с шапочкой, потому что грянула такая жара, какой и южанин Кальпурций дотоле не знал. Тягучая, удушающая, она буквально сводила с ума, лишала последних сил. Воздух будто бы умер – ни ветерка, ни самого слабого дуновения, только знойное марево колышется, плывет над пыльной дорогой. Даже твари сделались вялыми, не хотели нападать днем. Ночи были чуть свежее, тогда они и выходили на охоту. Если бы не Семиаренс Элленгааль, умевший создавать золотистую колдовскую сферу, такую надежную, что ни одна тварь пробить не могла, спать вообще бы не пришлось (ведьминские кольца во Тьме удар держали плохо). Но душно внутри нее было – не приведите Девы Небесные! Наружу утром выползали как пьяные. Зато живые.

И только одна небольшая польза вышла от жары – меньше хотелось есть.

…В какой-то день – со счету все давно сбились – выбрели под вечер к большой реке. Хорошая, здоровая вода была в ней. И Семиаренс Элленгааль, желая доставить удовольствие юным спутникам, превзошел самого себя. Затратил целый час, но сотворил огромную, двадцать шагов в поперечнике, защитную сферу. Небольшая ее часть отгораживала участок берега, остальная пришлась на воду.

Такого телесного счастья они давно уже не испытывали. Река наполнила сферу прохладой. Можно было купаться, не опасаясь нападения из глубины. И они купались! Плескались, ныряли, веселились как дети, даже с Легивара Черного временно сошла спесь. Он резвился не хуже других, брызгался и неожиданно тонко визжал, окунаясь с головой прямо в черной своей хламиде – она пузырилась и хлопала, как маленькое чудовище. А потом, как были в мокром белье, так и завалились спать на песке. Потому что даже самые лучшие и милые из парней ничего не смыслят в житейских делах, такими уж их создали боги. Иное дело – добропорядочные хайдельские девушки. Гедвиг, к примеру, затеяла стирку: и что в мешке скопилось, и с себя. Не упускать же случай?

Никогда прежде она не испытывала затруднений подобного рода. Ни разу спутники ее не дали повода усомниться в своей чести, не позволили себе ни одного лишнего взгляда, хотя здесь, во Тьме, никто, включая единственную даму, не мог претендовать на такую роскошь, как поиск укромных мест для тех дел, что человек обычно совершает в одиночестве. Почему? Да потому что опасно. Отойдешь, к примеру, за холм: переодеться или другое что – обратно можешь и не вернуться, сожрут. «Отвернитесь», – просила она парней и была абсолютно уверена, что скромность ее не пострадает. И если кто-то просыпался вдруг ночью, обязательно спрашивал, на всякий случай: «Всё в порядке? Глаза можно открыть?»

…Она как раз полоскала, что-то «с себя», когда почувствовала спиной взгляд. Из-под опущенных ресниц, но прямой и неотрывный, любопытный, изучающий. Она была ведьмой, она знала, кому он принадлежит. И глупо, поздно уже было прикрываться неотжатыми тряпками на манер деревенской девки, застигнутой врасплох на сеновале. Сделать вид, что не заметила ничего? Ну нет! Она была ведьма! Она выпрямилась во весь рост, обернулась резко, ничего не пряча, не скрывая, уставилась в упор позеленевшими от гнева глазами, по-кошачьи сверкающими в темноте.

– Ну что?!

Мальчишка пискнул еле слышно, зажмурился так, что хорошенькое личико исказилось гримасой, вжал голову в плечи, будто ожидая удара, и затих.

Весь следующий день у него предательски пылали острые кончики ушей, он избегал встречаться с ней взглядом. А она убеждала себя не злиться. Просто остальные спутники в подобной ситуации ничего принципиально нового для себя не открыли бы в силу зрелости лет и жизненного опыта. Вот у них и не возникало соблазнов. Другое дело – совсем юный мальчик: ну не справился с искушением, подглядел – с кем не бывало? Стоит ли строго судить?

Но она злилась. С каждым днем сильнее. Не из-за поруганной девичьей скромности – в конце концов, она ведьма, а не монахиня, – из-за Йоргена. Ей казалось: братец тянет, сосет из него силы, как шторб – кровь, и хватит ли их до конца пути?.. Глупости, конечно, откуда такие мысли? Может, она просто ревновала? Да, может быть, может быть…

И все-таки она была в бешенстве! А ведьма в бешенстве – это очень, очень опасно. Даже если она свои настроения тщательно скрывает…

…И на душе Семиаренса Элленгааля становилось все тревожнее, он чувствовал близкое зло. Но откуда, от кого исходит оно – уловить не мог.

В общем, только один человек из их случайной компании чувствовал себя настолько безмятежно, насколько это вообще возможно во Тьме. Он вернул себе гордое имя избранника божьего и тем был счастлив, большего не желал.

Так уж вышло, что жизнь молодого человека, именуемого в миру Хенрик Пферд, не задалась с самого рождения. Отец его торговал рыбой на рынке Реонны, вместо того чтобы быть лагенаром или трегером на худой конец. И родной дом его – чудесный белый домик под красной черепичной крышей, выстроенный по гизельгерской моде, – хоть и служил предметом зависти и восхищения всех соседей и знакомых, но с дворцом или замком ни в какое сравнение не шел. И родился он не первенцем и даже не вторым в семье, а третьим, последышем, и, значит, по реоннским законам, ему даже наследства не полагалось. Задумай отец, упасите Девы Небесные, преставиться, рыбное дело его отходило Дольфу, дом – Гетелю, а Хенрик мог рассчитывать разве что на кота Клауса, раскормленного и наглого до безобразия. Но это его как раз меньше всего печалило. Потому что не собирался он ни торговцем становиться, ни оседать навечно в родном городе. Была у него одна страстная, с детства взлелеянная мечта: сделаться великим чародеем. Но и тут неудача – способностями обделили боги! Не то чтобы совсем их не было, так, колдовал по мелочи, и в академию все-таки прошел, последним в списке (большой недобор случился в тот год, всего двенадцать соискателей на двадцать мест). Его приняли вольным слушателем, с испытательным сроком – и не пожалели! Уже со второго семестра перевели в основной состав, пусть и не было в академии учащегося более бездарного – но не было и более прилежного. И усердие его наставники ценили весьма высоко. Метнуть в цель огненный шарик или навести магический барьер способен любой одаренный от природы недоучка. А вот вызубрить наизусть заклинание Хемикордануса длиной в двести пятьдесят строф, передаваемое исключительно из уст в уста по той причине, что записать его невозможно в принципе (на тридцатой строфе пергамент воспламеняется и сгорает дотла, пробовали выгравировать на железной пластине – расплавилась!)? Или сварить зелье из шестидесяти шести компонентов, с точнейшим соблюдением пропорций и последовательности закладки? Чтобы добиться таких успехов, нужны исключительная воля, трудолюбие и целеустремленность! Вот почему в стенах родного учебного заведения к Хенрику Пферду, известному нам под звучным именем Черного Легивара, относились с большим уважением, без тени снисходительности. Он слыл лучшим теоретиком из молодых. Он играючи получил бакалавра, и до магистра ему оставался один шаг, а там – лиха беда начало – и о кафедре можно было бы подумать, все чаще заводил речь о преемственности пятисотлетний профессор Амалиус. Благородная мантия ученого, высокая должность, достаток и почет ждали его в будущем не столь уж отдаленном…