Я глянула на экран компьютера. Курсор требовал продолжения – новых и новых сведений, в то время как мысли мои улетели далеко от работы, в область личной жизни. Я почувствовала, что не в состоянии заниматься отчетами, уж лучше я зав тра продолжу описывать это несчастное создание – Росарио Сигуан.

Домой я приехала совершенно измотанная. Я помнила, что Маркос предупреждал: сегодня вечером он должен с кем-то ужинать в ресторане. Я не слишком об этом пожалела, поскольку моим единственным желанием по-прежнему был сон. Я взяла книгу, которую уже начала читать, и легла в постель. Прикосновение мягких простыней дало мне на краткий миг ощущение невыразимого счастья. Сейчас никто ничего от меня не требовал, ни один человек не думал обо мне, я не была обязана что-то где-то делать. Наверное, аскетам было ужасно трудно жить в пустыне и под палящим солнцем питаться сырыми насекомыми, зато никто не мог лишить их счастья одиноких ночей, когда они лежали в своих пещерах…

После получасового чтения я чувствовала себя настолько расслабленной, что книга стала падать у меня из рук. И тут, словно бы судьба играла с моими мыслями, издеваясь над ними, зазвонил мобильник. Я глянула на экран – это был Абате.

– Петра, прости, что я звоню тебе ночью, но у меня для тебя хорошая новость.

– Давай выкладывай, – сказала я, тотчас проснувшись.

– Группа Торризи наконец сумела определить, кому посылала свои мэйлы Нурия Сигуан. Эти люди уже задержаны: это самая настоящая каморра.

– Продолжай.

– Завтра мы получим санкции у судьи Чезаре Боно и начнем их допрашивать.

– Отличная новость! Вряд ли мне теперь удастся заснуть.

– Ты была уже в постели?

– Да.

– Одна?

– Да, – ответила я на этот раз гораздо суше.

– Я словно вижу тебя сейчас, – сказал он мечтательно, и это только усилило мою досаду. – Петра, я хотел бы, чтобы ты знала: я много думал о тебе и о том, что между нами произошло.

– Маурицио, – перебила я его, – знаешь, что мне больше всего нравилось в том, что между нами произошло? Что ты, как мне показалось, тотчас, раз и навсегда, об этом забыл.

– Нет, ничего подобного.

– Ну, значит, мне нравилось, как великолепно ты сумел изобразить, что обо всем забыл.

– Разве мы можем отрицать реальность?

– Да, когда она мало что для нас значит.

Я услышала, как он рассмеялся, а потом сказал как-то по-особому весело и насмешливо:

– Brava! Ma… dura comme una pietra!

– Buona notte, caro amico, ciao.[15]

Я дала отбой и, хотя в это трудно поверить, через пять минут заснула непробудным сном, потому что теперь совесть моя была защищена более крепкой броней, чем машина гангстера.

Первое, что пришло мне на ум утром, едва я открыла глаза, было имя собственное: Торризи. Мало того, потом я только чудом не назвала своего мужа Торризи, когда он, протирая глаза, появился на кухне.

– Почему ты уходишь так рано? – спросил он.

– Вчера вечером мне позвонили из Рима, кажется, в этом деле есть важные новости.

– Я просто мечтаю, чтобы ты наконец разделалась с этой историей!

– А что толку? Разделаюсь с этой – начнется новая.

– Да, но пока есть опасность, что тебе снова придется мчатся в Италию, а я не хочу, чтобы ты уезжала.

– Мне страшно приятно это слышать, дорогой, но не беспокойся: я сделаю все, что возможно, чтобы больше туда не ездить. Если понадобится кого-то отправить в Рим, я передам мяч Гарсону. Он ведь чувствует себя бо́льшим римлянином, чем Юлий Цезарь. Вот и дадим ему возможность еще разок побывать на приемной родине!

Маркос весело посмотрел на меня, и я поцеловала его в кончик носа. Все это было сказано мною совершенно серьезно. Кроме того, я не думала, что Коронас откажется послать в Рим Гарсона, который был в курсе всех деталей дела, к тому же наша роль в задержании мафиози оказалась второстепенной. Допрашивать их будет Торризи, а нам предстоит лишь добиться уточнений по некоторым вопросам. Для этого будет более чем достаточно присутствия моего помощника. В любом случае я больше в Рим не поеду. Телефонный разговор с Абате разбудил во мне смутную тревогу. Какая-то часть моей тонкой интуиции нашептывала мне, что нам не следует видеться снова. Мужчины с пониманием относятся к мимолетному приключению и спокойно оценивают его только тогда, когда сами ставят в нем финальную точку. Правда, если хорошенько подумать, то же самое следует сказать и о женщинах. Допустим, у меня бы мелькнуло крошечное желание повторить любовную встречу с Абате, а тот ответил бы на мой призыв полным равнодушием – разве это не задело бы меня хоть немного? Нет уж, лучше всерьез ни о чем таком и не думать. Сейчас моим лозунгом было: “Я не вернусь в Италию”.

Когда, оказавшись у себя в кабинете, я рассказала Гарсону про звонок нашего итальянского коллеги, он захотел немедленно с ним связаться, но пока звонить было преждевременно – надо было дать Торризи время для работы. Поэтому оба мы занялись своими делами; я взялась было доделывать так и не сданный отчет, но почти не продвинулась вперед: как только я начинала описывать допрос Росарио Сигуан, что-то парализовало мои мыслительные способности. Что-то странное и засевшее во мне очень глубоко мешало сделать объективное описание характера этой женщины и того, что случилось во время нашей встречи.

Я положила мобильник на стол перед собой и время от времени невольно поглядывала на него, словно сила моего взгляда и на самом деле могла заставить его проснуться. Но он, казалось, никакому воздействию поддаваться не желал; было уже без четверти двенадцать, а телефон продолжал молчать. Вошел Гарсон.

– Петра, а почему бы вам самой не позвонить ispettore? Не дай бог, подумает, что нам все это без интереса!

– Идите к себе, Фермин.

– Черт, уж чего я не умею, так это ждать! Может, сходим хотя бы в “Золотой кувшин”?

– Идите без меня. Если Абате позвонит, когда мы будем в “Кувшине”, я ничего не услышу. Сами знаете, какой там стоит гам.

– Ладно, но если появятся какие новости, сразу же меня известите.

Можно подумать, у меня самой нервы не были натянуты до предела, так тут еще Гарсон изводит. Я снова занялась описанием Росарио Сигуан: “Молодая женщина, которая тем не менее лишена, как кажется, свойственной ее возрасту энергии…” Наконец зазвонил телефон, и я чуть не взорвалась от злости, когда снова услышала голос Гарсона:

– Петра, я думал было съесть бутерброд с ветчиной, но не знаю, успею ли… Ведь если прямо сейчас позвонит Абате…

В трубку я слышала шум, обычный для бара в такое время. Я перебила Гарсона, стараясь не употреблять слишком грубых слов: