Я обомлел от ощущения, что тут никого нет, кроме нас, а под нами – город, а со всех сторон – небо. Я толком не знал, где мы находимся, пока Джесс не подозвал меня к дальнему карнизу. “Смотри”. Я посмотрел, сориентировался. Это была наша контора, на шестнадцатом этаже “Леймен-билдинг”, на несколько этажей выше нас. В нескольких окнах от моего кабинета – окно Гриллига. Светится маленькая лампа с черепаховым абажуром. Гриллиг за своим огромным столом, без пиджака, без галстука, подставив под ноги скамеечку, сидит и читает. Наверно, Монтеня: книга в кожаном переплете, Гриллиг улыбается.

– Это нехорошо, – сказала Карлотта. – Пошли отсюда.

– Обычно ты любишь заглядывать в окна.

– Да, но если ты знаешь, к кому заглядываешь, уже не фантазируешь, а шпионишь.

Спускаясь по пожарной лестнице, я подумал: за такие ссоры, типичные для них, я их и люблю. Они никогда не ссорились из-за ерунды.

Однажды прихожу – а Джо и Джесс еще не вернулись с рыбалки. Зато Бен здесь. Мэгги недавно плакала. Протягивает мне письмо от своего пятнадцатилетнего сына Натана. Очень трогательное: он ей рассказывает, что они все поделывают, говорит, что всем хочется домой.

– Ну, а ты что думаешь? – спросил я Бена, когда она пошла в ванную, чтобы умыться.

– Лучше бы они отбросили этот свой пунктик: “Выбирай – либо Джесс, либо дети”. Если у нее будет работа и свой дом, если она бросит пить, если он станет заходить к ним время от времени, они увидят, что между ними все может быть нормально. Серьезно, это возможно. Тут другая загвоздка. Она боится: если Джесс бросит пить, он и ее бросит. А он боится того же самого с ее стороны.

– А она бросит пить, если он уйдет?

– Какое там. Об этом мне даже подумать страшно.

В тот вечер Бен и Джо пошли на бейсбол. Джо всегда называл эту команду “Атлетикс-Херетикс”.

– По телевизору сегодня “Полуночный ковбой”. Пойдем посмотрим? – спросил Джесс.

Я сказал: конечно, люблю этот фильм. Я думал, что они пойдут в бар – забыл, сколько Джессу лет. Нет, они имели в виду автовокзал: мы уселись там все вместе на кресла, перед каждым креслом – маленький телевизор, который включается, если опустить несколько двадцатипятицентовиков. В рекламных паузах Карлотта ходила за мелочью и попкорном. Потом мы пошли в китайский ресторан. Но он уже закрывался. “Да, мы всегда приходим, когда он уже закрывается. Тогда они заказывают пиццу из пиццерии”. Даже не могу себе представить, как они до этого докопались. Они познакомили меня с одним официантом, и мы дали ему денег. Потом уселись за большим столом вместе с официантами, поварами и посудомойщиками, ели пиццу, пили кока-колу. Свет не горел, мы ели при свечах. Все вокруг разговаривали по-китайски, а нам кивали, передавая по кругу разнообразные пиццы. Мне почему-то казалось, что я в настоящем китайском ресторане.

Вечером следующего дня мы с Черил ехали ужинать с друзьями на Джек-Лондон-Сквер. Вечер был теплый, мы ехали с откинутой крышей. День прошел хорошо: занимались любовью, просто лениво нежились на кровати. Подъезжая к ресторану, мы с Черил смеялись, настроение было прекрасное. Нас задержал товарный поезд: они вечно ползут через Джек-Лондон-Сквер, как черепахи. Этот тянулся нескончаемо. Я услышал чей-то оклик.

– Адвокат! Джон! Эй, барристер! – Джесс и Карлотта махали мне из товарного вагона, посылая воздушные поцелуи.

– Можешь ничего мне не говорить, – сказала Черил. – Наверно, это Питер Пэн и его мамуля. – И добавила: – Личные Бонни и Клайд нашего Джона.

– Заткнись.

Раньше я никогда не говорил ей этого слова. Она смотрела прямо перед собой, словно ничего не слышала. Мы вошли в фешенебельный ресторан вместе с нашими друзьями – модно одетыми, четко выражающими свои мысли, либерально мыслящими. Превосходные кушанья, идеально подобранные вина. Разговоры о кино, политике и правоведении. Черил блистала очарованием, я – остроумием. И оба мы чувствовали: между нами только что произошло что-то ужасное.

Теперь мы в разводе. Мне кажется, наш с Черил брак дал трещину из-за тех пятничных вечеров, а не потому, что у нее появился любовник. Она обижалась, что я не взял ее к ним в гости. Не знаю точно, почему я не хотел ее брать: боялся, что она их невзлюбит, а может быть, что они невзлюбят ее. Нет, причина другая… я стеснялся показать ей какую-то грань своей натуры.

Когда я снова с ними увиделся, Джесс и Карлотта уже позабыли про товарняк.

– Мэгги безнадежна. Мы могли бы освоить этот способ. Мы могли бы объездить всю страну. Но каждый раз, когда колеса начинают тра-та-такать, она закатывает истерику. Мы не доезжаем дальше Ричмонда и Фримонта.

– Нет, один раз до самого Стоктона доехали. Джон, как же это страшно. Страшно и приятно, и чувствуешь себя свободной, словно это твой личный поезд. Вот только Джесс слишком уж отчаянный. А если нас занесет в Северную Дакоту во время бурана, и нас запрут в вагоне? Там мы и останемся. В замороженном виде.

– Мэгги, нельзя столько волноваться! Подумай только, до чего ты себя доводишь! Придумала какой-то буран в Южной Дакоте и вся извелась.

– В Северной.

– Джон, скажи ей, чтобы она поменьше нервничала.

– Карлотта, все уладится, – сказал я. Но и сам почувствовал страх.

* * *

Мы проверяли, где сейчас сторож яхт-клуба. В полвосьмого он всегда был на другом конце пирса. Мы швыряли через забор свои вещи, а потом перелезали сами – у самой воды, где не было сигнализации. После нескольких проб мы нашли свою идеальную яхту – La Cigale[228]. Красивую, большую, парусную, с палубой из тикового дерева. Она сидела в воде низко. Мы расстилали на палубе спальный мешок, тихонечко включали радио, ели сэндвичи и пили пиво. Попозже переходили на виски. Было прохладно, пахло океаном. Изредка туман рассеивался, и тогда мы видели звезды. Самый лучший момент – это когда в дельту входили гигантские японские суда, забитые автомобилями. Точно передвижные небоскребы, все в огнях. Корабли-призраки, скользящие мимо без единого звука. Волны от них были бесшумные, потому что гигантские: такие волны катятся, а не плещут. На палубах – одна-две фигуры, не больше. Мужчины в одиночестве, с бесстрастными лицами: курят, смотрят на город.

Мексиканские танкеры – совсем другое дело. Музыка слышалась, вонючий дым доходил до нас раньше, чем эти ржавые посудины становилось видно. Вся команда свешивалась с бортов, махала девушкам на ресторанных террасах. Все матросы смеялись, курили или что-то ели. Однажды я не сдержалась – крикнула им: “Bienvenidos![229]», и сторож услыхал. Подошел, осветил нас фонариком:

– Я тут вас уже видал, один или два раза. Подумал: вы никому зла не делаете, ничего не воруете, но я из-за вас могу здорово влипнуть.

Джесс поманил его к нам. Даже сказал: “Добро пожаловать на яхту”. Мы угостили его сэндвичем и пивом, сказали: если нас застукают, мы обязательно докажем, что он никак не мог бы нас заметить. Его звали Солли. С тех пор он стал приходить каждый вечер, на восьмичасовой ужин, а потом отправлялся на обход. Будил нас рано утром, еще в сумерках, когда над водой начинал разноситься птичий щебет.