У Халгаты до сих пор нет армии – и не потому, что рекрутов негде взять, а из-за истерически-хаотичного руководства Лусиллы, которая отменяет все приказы Актарея, а сама отдает приказы взаимно противоречивые, вроде бы направленные, каждый по отдельности, на стабилизацию, но в сумме усиливающие замешательство и разброд в королевстве. Актарей неумен и безволен. Лусилла неумна и обладает несокрушимым истерическим напором, умеет подчинять людей. Пока она жива, король будет фигурой второго плана. После ее кончины Актарей, следуя советам практичного прохвоста Малевота, восстановит вооруженные силы, худо-бедно наведет в стране порядок – и тогда на благих планах Титуса можно будет поставить жирный разлапистый крест. Он обязан успеть раньше.

Афария оторвали от размышлений вскрики дам и негодующие возгласы кавалеров. Что-то несильно стукнуло его по макушке. Зильды! Они наблюдали за представлением, устроившись в проемах деревянного купола, накрывающего зверинец. Оценив новую игру, они начали, подражая Лусилле, с восторженными взвизгами швырять камешки и голубиные яйца в черного зверя, а заодно и в разряженных царедворцев. Работники зверинца махали на них метлами, но длинноухие пройдохи понимали, что метлами их на такой верхотуре не достанешь.

Провожаемая ликующими воплями зильдов, королевская семья со свитой бежала из зверинца, не задерживаясь ни возле клеток с животными, ни около бассейнов с крупными, как тыквы, декоративными улитками. Наружу! За воротами все перевели дух: поскольку аристократический центр находился на холме и не подвергался затоплению в сезон ливней, здесь не было, как в остальных районах Суамы, переброшенных с крыши на крышу мостиков – и зильды не могли продолжить преследование.

Смотритель выскочил следом, кланяясь, теребя форменную шапочку.

– Это дурно воспитанная тварь! – высоким голосом крикнула королева Лусилла, уже поставившая ногу на резную подножку кареты. Ее напудренную прическу обезобразил растекшийся яичный желток, двойной подбородок гневно колыхался. – Не давать ему лакомств! Одной свининой кормите, пока оно не поймет, как надо себя вести! И чтоб наказали кнутом, а после во дворец доложишь! Королева оказала ему милость, а оно меня вон как отблагодарило!

Побледневший смотритель опустился на колени – так проще, чем стоять на обмякших, мелко дрожащих ногах. Для того чтобы побить зверя кнутом, надо спуститься к нему в яму, а это прямая дорожка на тот свет… Известно ведь, что сей черный зверь не только свиней пожирает!

Придворные на смотрителя не обращали внимания. Кавалькада тронулась. Титус, верхом на гувле, ехал в хвосте и размышлял. У него очень, очень мало времени…

Неслыханно униженный и оскорбленный Сасхан Живодер метался по скромно обставленным, даром что дворцовым, покоям, где проживал вместе с пришлым монахом, и успокоиться не мог. То ему хотелось хорошенько оттаскать самого себя за бороду, то возникало желание выйти отсюда – и всех подряд душить, душить, душить…

Обыкновенное животное! Приблудная дрессированная тварь, завезенная в холодные края из стороны зноя! А он-то убоялся адской кары, он-то вывернул душу наизнанку и распустил сопли перед людишками, которые его грязного ногтя не стоят, которых он привык давить, как козявок… Он, гроза халгатийских дорог, больших и малых! Он сызмальства не работал на хозяина, не выклянчивал куска – только отнимал, а теперь, из-за паршивой неразумной скотины, числится на жалованье при королевском дворе… Докатился. От непереносимого стыда Сасхан зажмурился.

Нет никакого ада. И на заоблачных небесах нет богов. Сасхан вдруг понял: больше с него никакого спроса, никто его не остановит, никто ему не указ. Можно делать все, чего душа разбойничья пожелает.

За спиной со скрипом отворилась дверь, однако на сей раз он не вздрогнул, как бывало раньше. Монах вернулся. Содрал с лица и бросил на стол маску, пригладил всклокоченные пшеничные волосы. Уселся, сгорбившись, на табурет с резными ножками. Он выглядел насупленным, сосредоточенным.

Посматривая на него искоса, Живодер ощущал знакомый зуд в руках. Ежели свернуть ему сейчас шею… Так свернуть, чтобы помучился напоследок. Ибо он был свидетелем унижения Сасхана, побуждал его ползать на коленях и вымаливать прощение у недоброго мира. А с другой стороны – заступник сердобольный, жалел, утешал по ночам, как несмышленыша… Сасхана раздирали равные друг другу по силе противоречивые чувства. Он уже почти принял компромиссное решение – удавить монаха и после вволю поплакать над остывающим трупом, – когда Титус, ведать не ведавший, какая опасность над ним нависла, негромко сказал:

– Сасхан, я и ты – мы должны захватить власть в этой стране! И побыстрее, пока не стало поздно!

Живодер, который начал подкрадываться к нему сзади, хищно скрючив растопыренные пальцы, замер на месте.

– А?..

– Ты никогда не думал о том, что власть должна принадлежать народным низам? – Титус повернулся к собеседнику, успевшему опустить руки и принять вполне невинный вид.

– Как это, брат?

– Королевская власть в Халгате болтается на ниточке. Мы эту ниточку оборвем! В Суаме много нищих. Если я добьюсь, чтоб им выдали оружие из королевских арсеналов, никто не сможет противостоять нам. Я придумал, как этого добиться, но кто-то должен организовать и повести за собой нищие массы… Я тут чужой человек, а ты – свой, тебя народ знает. Тебя послушают. Надо все подготовить, и притом в ближайшие дни! Иначе мы упустим момент. А если нам удастся осуществить переворот, мы создадим новое общество, в котором не будет неравенства и засилья богачей. Я все это не сгоряча, я много над этим думал и считаю, что управлять страной должны обездоленные. Например, такие, как ты…

Сасхан моргал опухшими от бессонных ночей веками, вникая в сказанное. Потом широко ухмыльнулся. Власть?.. Над всей Халгатой?.. Затея Титуса пришлась ему весьма по душе!

Пасмурным (а по-другому здесь и не бывает) утром Шертон вместе с учениками и Бирвотом покинул Суаму. Следом катила порожняя грузовая подвода, запряженная шестеркой гувлов. Сидевший на козлах возница нанялся до «теплой» – иными словами, южной – границы Халгаты. Родом он был оттуда, находился в услужении у столичного дворянина и воспользовался случаем сбежать от хозяина.

Около деревни Дурные Грибы группа свернула с каменного тракта на проселок. Бирвот, ехавший впереди, сыпал на раскисшую грязь искристый серый порошок, бормоча заклинания, и колеса не вязли, а рытвин с водой будто и вовсе не было.

Потом свернули на свежую гать, которую только вчера закончили прокладывать нанятые Шертоном работники, кратчайший путь до болота, где спрятана панадарская машина.

Вначале халгатийцы ни в какую не соглашались взяться за это дело: грешно служить чернокнижникам, мало ли что получится, так недолго и душу погубить, да и святые отцы не велят. Тогда Шертон пошел к святым отцам. Прорвавшись к Верховному Иерарху церкви Истинных Богов, он повел разговор сугубо по-деловому: его святейшество хочет, чтобы Бирвот-чернокнижник, с которым никто не может сладить, навсегда убрался из Халгаты? Отлично. Тогда пусть священники потолкуют с рабочими. Как только он, Шертон, заберет с болота кое-какое свое имущество, он отсюда уедет и Бирвота с собой прихватит. А нет, так непокорный маг останется в Суаме, чтобы и дальше мозолить глаза святым отцам.