процессе анализа, заведомо обманчивое и рискованное предприятие. Доказательством могут служить только сновидения лиц, не подвергавшихся никакому влиянию извне. В таких случаях следовало бы исключить еще телепатическое чтение мыслей. Но если вы допускаете такую возможность, вам придется подвергнуть пересмотру многие другие вещи, включая судебные вердикты.

[648] Хотя элемент внушения требует самого пристального внимания, не следует заходить слишком далеко. Пациент – это не пустой мешок, который мы можем набить чем угодно; он приносит с собой свое особое содержимое, которое упрямо сопротивляется внушению и снова и снова выдвигается на первый план. Аналитические «внушения» искажают выражение, но не содержание, в чем я имел возможность убедиться бесчисленное множество раз. Выражение меняется неограниченно, но содержание фиксировано; добраться до него можно лишь со временем, да и то с большим трудом. Будь это иначе, суггестивная терапия была бы во всех смыслах самым эффективным, благодарным и легким методом из всех, настоящей панацеей. К сожалению, это не так, как охотно подтвердит каждый честный гипнотизер.

[649] Возвращаясь к вашему вопросу о том, возможно ли, чтобы пациенты обманывали аналитика, используя – пусть непроизвольно – присущий ему способ выражения, замечу, что это действительно серьезная проблема. Аналитик должен проявлять максимальную осторожность и самокритичность, дабы не позволить сновидениям пациента сбить себя с пути. Можно сказать, что пациенты почти всегда, в той или иной степени, используют в сновидениях способ выражения, усвоенный при анализе. Так, интерпретации более ранних символов в последующих снах будут использоваться как новые символы. Например, сексуальные ситуации, которые в более ранних сновидениях проявлялись в символической форме, в более поздних сновидениях часто появляются уже «неприкрыто» – опять же, в символической форме – как доступные анализу выражения скрытых за ними идей иной природы. Таким образом, весьма распространенное сновидение о кровосмесительном сожительстве отнюдь не является «неприкрытым» содержанием, но сновидением столь же символическим и поддающимся анализу, как и все другие. Прийти к парадоксальной идее, что такой сон следует понимать буквально, возможно только в том случае, если придерживаться сексуальной теории невроза.

[650] То, что пациент может водить аналитика «за нос» в течение более или менее длительного времени посредством преднамеренного обмана и неумышленных искажений, возможно, как и во всех других областях медицины. Но этим больной больше всего вредит самому себе, ибо за каждый обман и каждую увертку ему приходится расплачиваться обострением старых симптомов или возникновением новых. Обман настолько невыгоден ему самому, что рано или поздно он от него откажется.

[651] Что касается техники анализа, то лучше обсудим этот вопрос при личной встрече.

IX

От д-ра Лоя

23 февраля 1913 г.

[652] В вашем письме от 18 февраля я хотел бы, прежде всего, выделить самый конец, где вы так метко определяете роль элемента внушения в психоанализе: «Пациент – это не пустой мешок, который мы можем набить чем угодно; он приносит с собой свое особое содержимое, с которым приходится считаться». С этим я полностью согласен, и мой опыт это подтверждает. Вы добавляете: непроизвольные аналитические внушения оставят это содержание нетронутым, но выражение, подобное Протею, может быть искажено беспредельно. Следовательно, это своего рода «мимикрия», с помощью которой больной пытается убежать от аналитика, загоняющего его в угол и временно кажущегося ему врагом. Это продолжается до тех пор, пока благодаря совместным усилиям пациента и аналитика – первый спонтанно раскрывает свое психическое содержание, второй только интерпретирует и объясняет – анализ не высветит самые темные уголки психики пациента, в результате чего он сам сможет видеть истинные отношения, делать правильные выводы и применять их к своей будущей жизни. Эта новая жизнь будет следовать линии наименьшего сопротивления – или лучше сказать, наименьших сопротивлений – как «компромисс со всеми обстоятельствами», в справедливом балансе боли и удовольствия. Не нам произвольно решать за пациента, как обстоят дела и что принесет ему пользу; это решает его собственная природа. Другими словами, мы должны взять на себя роль повитухи: она может вывести на свет божий только уже живого ребенка, но при этом должна избежать ряда ошибок, чтобы ни ребенок, ни мать не пострадали.

[653] Все это мне совершенно ясно. Это общеизвестный принцип, приложенный к психоанализу: никогда не насилуй природу! Я также понимаю, что психоаналитик должен следовать за пациентом по явно «ошибочным путям», если, конечно, он хочет, чтобы пациент пришел к собственным убеждениям и освободился раз и навсегда от инфантильной зависимости от авторитета. Люди учатся на собственных ошибках; так и человечество в целом не всегда двигалось по прямой дороге, а лишь путем частых ошибок создало условия для своего нынешнего и будущего развития. Думаю, вы согласитесь со мной, что многие невротики заболевают отчасти потому, что теряют инфантильную веру в авторитет. Они в ужасе стоят над обломками своей веры, ибо не могут найти замену, которая бы указала им дальнейший путь. Таким образом, они остаются зажатыми между инфантилизмом, от которого не желают отказываться, и серьезными задачами настоящего и будущего (нравственный конфликт). Я также ясно вижу, особенно в таких случаях, насколько вы правы, когда говорите: было бы ошибкой пытаться заменить утраченную веру верой в новый авторитет, ибо последняя была бы полезной ровно столько, сколько она существует. Таким образом, вы выносите вердикт намеренному использованию суггестивного воздействия в психоанализе и пониманию «переноса на аналитика» как цели аналитической терапии. Я больше не оспариваю ваше утверждение: «Всякое вмешательство со стороны аналитика является грубой технической ошибкой. Так называемая случайность – закон и порядок психоанализа». Более того, я полностью согласен с вами, когда вы говорите, что альтруизм присущ человеку с рождения, как стадному животному. Обратное было бы странно.

[654] Я склонен считать, что первичны не эгоистические, а альтруистические инстинкты. К ним относятся: любовь и доверие ребенка к матери, которая его кормит, нянчит, лелеет и ласкает; любовь мужчины к женщине, понимаемая как растворение в чужой личности; любовь к потомству, забота о нем; любовь к родственникам и т. д. Эгоистические инстинкты, напротив, обязаны своим существованием стремлению к исключительному обладанию предметом любви: желанию всецело обладать матерью, не делясь ею с отцом, братьями и сестрами; желанию единолично обладать женщиной; желанию обладать драгоценностями, одеждой и т. д. Но, возможно, вы скажете, что это парадокс, и что инстинкты, альтруистические или эгоистические, возникают в сердце человека вместе, и что каждый инстинкт амбивалентен по своей природе. Но я спрашиваю: действительно ли наши чувства и инстинкты амбивалентны? Может, они биполярны? Можно ли вообще сравнивать качества эмоций? Действительно ли любовь есть противоположность ненависти?

[655] Как бы то