противовес этому Штекель утверждает (см.: «Результаты психоаналитической терапии» в Zentralblatt fur psychoanalyse, III, 1912–13, стр. 176): «Любовь к аналитику может стать силой, способствующей выздоровлению. Невротики никогда не выздоравливают из-за любви к себе, они выздоравливают из-за любви к аналитику. Они делают это, чтобы доставить ему удовольствие…» И здесь, конечно, акцент сделан на силе внушения, не так ли? И все же Штекель считает себя чистым психоаналитиком. С другой стороны, вы отмечаете в своем письме от 28 января: «Личность аналитика является одним из главных факторов исцеления». Не следует ли трактовать это так: если психоаналитик внушает пациенту уважение, если он достоин его любви, пациент последует его примеру, чтобы доставить ему удовольствие, и постарается преодолеть свой невроз с тем, чтобы исполнить свои человеческие обязанности в самом широком смысле этого слова?

[633] Полагаю, от всей этой неопределенности и сомнений можно избавиться только тогда, когда приобретешь достаточный личный опыт. Опыт покажет, какая процедура лучше всего отвечает особенностям личности врача и дает лучшие терапевтические результаты. Это еще одна причина, почему так важно самому подвергнуться анализу, познать себя. Я полностью согласен с вашим отрицательным определением психоанализа: психоанализ не является ни анамнезом, ни методом исследования, подобным тесту интеллекта, ни тем более психокатарсисом. Но ваше положительное определение, что «психоанализ есть метод обнаружения линии наименьшего сопротивления в развитии гармоничной личности», кажется мне применимым только к лености пациента, но не к высвобождению сублимированного либидо и приложению его к новой жизненной цели.

[634] Вы говорите, что при неврозе отсутствует единая направленность, ибо противоположные тенденции препятствуют психической адаптации. Верно, но не будет ли психическая адаптация совершенно различной в зависимости от того, на что перенаправит излечившийся пациент свою жизнь: на избегание боли (линия наименьшего сопротивления) или на достижение наибольшего удовольствия? В первом случае он будет более пассивным и просто примирится с «трезвой действительностью» (Штекель, с. 187). Во втором случае он будет воодушевлен чем-то или кем-то и «преисполнен энтузиазма». Но что определяет активность или пассивность в его «второй» жизни? На ваш взгляд, возникает ли этот определяющий фактор спонтанно в ходе анализа? Должен ли аналитик тщательно избегать склонения чаши весов в ту или иную сторону посредством своего влияния? А если он позволит себе канализировать либидо пациента в определенном направлении, не утратит ли он вообще право называться психоаналитиком, и не следует ли считать его в таком случае «умеренным» или «радикальным»? (Ср.: у Фюртмюллера в «Метаморфозах фрейдовской школы», Zentralblatt, III, с. 191.) Впрочем, думаю, что вы уже ответили на этот вопрос в своем письме от 11 февраля: «Любое вмешательство со стороны аналитика является грубой технической ошибкой. Так называемая случайность – закон и порядок психоанализа». Но это предложение, вырванное из контекста, возможно, передает не весь смысл, который вы в него вкладываете.

[635] Что касается разъяснения пациенту сути психоаналитического метода до начала анализа, то тут вы, очевидно, согласны с Фрейдом и Штекелем: лучше слишком мало, чем слишком много. Знание, которое навязывается пациенту, все равно остается полузнанием, а полузнание порождает «желание знать больше», что только мешает анализу. Итак, после краткого объяснения мы сначала даем пациенту возможность высказаться, кое-где указывая на значимые связи, а затем, когда сознательный материал будет исчерпан, переходим к сновидениям.

[636] Но здесь я сталкиваюсь с другим препятствием, о котором я уже упоминал в нашей устной беседе: пациент перенимает тон, язык или жаргон аналитика (будь то в силу сознательного подражания, переноса или просто назло, дабы поразить аналитика его же собственным оружием). Как же избежать генерации всевозможных фантазий о якобы реальных травмах раннего детства и сновидений, кажущихся спонтанными, но в действительности прямо или косвенно, хотя и непроизвольно, внушенных врачом?

[637] Я уже говорил вам, что пациенты Фореля (см. его работу «О гипнотизме») видели во сне то, что хотел он. Я сам легко повторил этот эксперимент. Но если аналитик не хочет ничего внушать, должен ли он бо́льшую часть времени молчать – разве что при интерпретации сновидений предложить пациенту собственное толкование?

VIII

От д-ра Юнга

18 февраля 1913 г.

[638] Не могу не согласиться с вашим замечанием, что в психоаналитической литературе царит большая путаница. В настоящее время в сфере теоретической оценки аналитических результатов развиваются разные точки зрения, не говоря уже о многочисленных индивидуальных отклонениях. Наряду с почти исключительно каузальной концепцией Фрейда возникла на первый взгляд абсолютно противоречащая ей чисто финалистская теория Адлера, хотя в действительности она представляет собой не что иное, как важное дополнение к теории Фрейда. Я придерживаюсь скорее среднего курса, допуская обе точки зрения. Неудивительно, что в отношении основных вопросов психоанализа, ввиду их особой сложности, имеются существенные разногласия. В частности, проблема терапевтического эффекта психоанализа настолько трудна, что было бы поистине удивительно, если бы мы достигли окончательной уверенности в этом вопросе.

[639] Замечание Штекеля весьма характерно. То, что он говорит о любви к аналитику, очевидно, верно, но это просто констатация факта, а не цель или руководящий принцип аналитической терапии. Будь это целью, многих пациентов можно было бы излечить, но мы бы столкнулись и со многими неудачами, которых можно было бы избежать. Цель состоит в том, чтобы просветить пациента таким образом, чтобы он выздоровел ради себя самого, а не ради аналитика. Хотя, конечно, с терапевтической точки зрения было бы абсурдно не позволить пациенту выздороветь потому, что он хочет доставить этим удовольствие врачу. Пациент должен знать, что он делает, вот и все. Не нам предписывать ему пути выздоровления. Естественно, мне кажется (с психоаналитической точки зрения) неправомерным использование суггестивного воздействия, дабы заставить пациента излечиться из любви к своему психоаналитику. Такого рода принуждение иногда жестоко мстит за себя. Установка «ты должен и будешь спасен» в терапии неврозов заслуживает не больше похвалы, чем в любой другой сфере жизни. Кроме того, она противоречит принципам аналитического лечения, которое избегает всякого принуждения и пытается позволить всему расти изнутри. Как вы знаете, я противник не суггестивного воздействия вообще, но сомнительной мотивации. Если психоаналитик требует, чтобы его пациент выздоровел из любви к нему, пациент будет рассчитывать на взаимную услугу и, без сомнения, потребует ее. Я могу только предостеречь вас от подобной практики. Гораздо более сильным мотивом для выздоровления – а также более здоровым и этически более ценным – является глубокое проникновение пациента в реальное положение дел, ви́дение вещей такими, какие они есть и какими должны быть. Если он знает себе цену, он поймет, что не может оставаться в трясине невроза.

[640] Я не