бивуаком пять сотен его конников. Лошади щипали куцую траву, часовые стояли у ворот и каждых дверей дома, где расположился в своих апартаментах король.

На следующий день, в воскресенье, после того как Нед провел молитвенное собрание среди деревьев парка со своими людьми – король тем временем уединился со своим капелланом, – его пригласили на аудиенцию.

Король подтвердил желание как можно быстрее попасть в Ньюмаркет – он предпочитал вести переговоры с армией, а не с Парламентом. Нед попросил его подождать, пока не придет ответ на его запрос к Фэрфаксу с дальнейшими указаниями.

В понедельник в имение прибыли Фэрфакс, Кромвель и Айртон в сопровождении телохранителей. Фэрфакс приложился к руке государя, Кромвель и Айртон нарочито не стали этого делать. После разговора – вежливого, но холодного – Кромвель увел Неда в сад.

– Видишь, какой он хитрый? – сказал Оливер. – Изображает покорность, а сам постоянно стремится вбить клин между нами и Парламентом. Будь рядом с ним больше. Выражай почтительность. Но, во имя Господа, не дай ему сбежать.

Дитя мое, тебе наверняка трудно вообразить своего старого отца-республиканца в обществе короля Англии, однако в течение последующих семи месяцев я виделся с ним почти каждый день – значительно чаще, чем любой другой сторонник Парламента в течение всей войны. Что за причудливо смешанной натурой обладал он: доброжелательный в одну минуту, надменный в следующую. На мир он смотрел словно через панель из толстого стекла, отделенный от прочих смертных. Могу припомнить только один неприятный случай. Произошел он, когда его посетил офицер, желающий вернуть знаки отличия ордена Подвязки, принадлежавшие покойному принцу Оранскому. Пока эти двое прогуливались взад и вперед, мне показалось, что они вовлечены в нечто вроде тайных переговоров, но, когда я попробовал вмешаться, король оттолкнул меня обеими руками и занес трость, как если бы хотел ударить по голове.

Полученные мною приказы требовали постоянно содержать его поблизости от армии, чтобы облегчить переговоры и во избежание возможной попытки его освободить. Наконец, когда армия переместилась в окрестности Лондона, король вернулся в прежнюю свою резиденцию в Хэмптон-корте. Здесь ему разрешали принимать друзей и младших детей, содержать штат старых слуг и кататься верхом в королевском парке сколько угодно. Он часто встречался с Кромвелем, чтобы обсудить долговременное соглашение, способное сохранить мир, – оно должно было оставить за ним трон, гарантировать права Парламента и установить свободу вероисповедания. Некоторые из черт характера короля нравились Оливеру: его любовь к детям, глубокая набожность, даже отказ поступаться принципами любой ценой. На деле…

Нед остановился.

На деле…

На деле что?

На деле его величество тайно намекал, что может сделать Оливера графом и назначить командующим всей армией страны, как только конституционное соглашение будет подписано. Представьте себе: Кромвель – граф Илийский, а Бетти – графиня!

На деле отношения сделались столь опасно дружескими, что как-то вечером в сентябре, после того как король поиграл с детьми и Нед провожал его обратно в апартаменты, Карл снизошел до личного разговора с ним.

– Есть у вас жена, полковник Уолли?

– Да, ваше величество.

– А дети?

– Четверо, сэр.

– Вам следует забрать их сюда. У нас полторы тысячи комнат, а двор стал таким маленьким, что и говорить не стоит, поэтому для них определенно найдется место. Переговорите с сэром Джеком.

Под сэром Джеком подразумевался сэр Джон Эшбернем: красивый, богатый, недалекий, бывший постельничий и самый близкий из придворных короля.

Разумеется, Нед ничего подобного не сделал. Но пару дней спустя Эшбернем разыскал его и сказал, что его величество предлагает миссис Уолли и ее детям поселиться в Хэмптоне, «если вас это устроит». Также Эшбернему велено было пригласить полковника и его жену, «генерала Кромвеля, миссис Кромвель и генерала Айртона с супругой» отобедать с королем.

И вот невообразимое случилось – невообразимое тогда и уж тем более сейчас, по прошествии почти двух десятков лет: после многих месяцев разлуки Нед и Кэтрин воссоединились на свежевыстиранных, источающих аромат лаванды простынях в бывшей комнате какого-то придворного в заброшенном крыле дворца, а потом он и создатель железнобоких восседали за официальным ужином у короля. Величественный стол с креслами по одну его сторону был обращен к большому залу, где стояли и наблюдали за зрелищем придворные. Бетти Кромвель сидела по правую руку от его величества, Кэтрин по левую. Бриджит Айртон, старшая дочь Оливера, занимала место дальше по столу, по соседству с Недом. Оливер сидел рядом с Кэтрин. А вот с другой стороны от Неда кресло стояло пустым – Генри Айртон отказался прийти.

Твоя мать выглядела прекраснейшей из женщин, король был очарован ею, вино и яства подавались лучшего качества, беседа была оживленной…

Когда новость достигла армии, квартировавшей в Патни на берегу Темзы, всего в семи милях от Хэмптона, там вспыхнуло недовольство, подстегиваемое не в последней степени молодым и радикальным теперь уже подполковником Уильямом Гоффом.

Той ночью после ужина беглецы сидели перед огнем в комнате Неда и курили трубки, а в темноте за окном падал снег. Царила тишина.

– Мне вспомнились сегодня армейские дебаты в Патни, – сказал Нед.

– А ты на них присутствовал? Мне казалось, ты все время торчал в Хэмптоне со своим приятелем-королем.

Даже теперь, спустя столько лет, в тоне Уилла угадывалась легкая язвительность.

– Был, в начале. И помню твою речь в тот первый день.

– Тебе понравилось?

– Я был… в ярости.

– Я говорил так, как велел мне Господь.

Предводители армии собрались в расположенной в Патни церкви Святой Марии, чтобы определить, какой должна быть их политика. Председательствовал Кромвель. Уилл прошествовал к кафедре словно воин, идущий на битву. Как он заявил, их победы свидетельствуют, что Бог «сокрушил славу всякой плоти», что ему было видение во сне о недопустимости негоциаций с королем. А еще был «глас с неба, объявивший, что мы согрешили перед Господом, идя на сговор с врагами Его». Эти слова были встречены ревом одобрения. Именно в тот раз от Кромвеля потребовали принести извинения. И он их принес.

В конце той первой сессии Нед вышел с Оливером из церкви пройтись и посетовал на недовольство людей.

– Недовольство? Клянусь Богом, так и есть! И еще озлобленность – и, наверное, не без причины. Глупое тщеславие подтолкнуло нас публично сесть за стол с королем. Генри был прав, не захотев иметь с этим ничего общего. Ты слышал, что мне угрожали отставкой? Меня предупредили даже об умысле левеллеров на мою жизнь. – Нед никогда не видел кузена таким встревоженным. Кромвель продолжил: – Армия – это орудие Господа. В