мы кто? Невольники. Нет! Нет! Мы должны ввести у себя тот же порядок, что Жижка и Прокоп в Чехии.

Страш в свою очередь так же равнодушно слушал вероисповедание гуситской веры, как Куропатва его мстительные угрозы. Внешне их объединяло только одно – что оба были одинаково рассержены на королеву, её детей и епископа, который их опекал.

– Что же Дерслав? – спросил Страш. – Он будет с нами?

– Наверное, – ответил Куропатва, – и я ехал к нему, чтобы в этом подстраховаться, но я не рассчитываю на то, что он будет с нами долго. Шальная голова! – говорил он дальше. – А на таких людей, как он, нельзя полагаться.

– Почему? – спросил Страш.

– Ты сидел на дне башни, – продолжал Куропатва, – и то, что вытворил Дерслав, до тебя мало дошло.

Он пожал плечами.

– Он влюбился в прекрасную Офку, дочку Болька, князя Мазовецкого, и сходит по ней с ума. Ради неё он на всё готов, а остальное для него ничего не значит. Девка, правда, красива как ангел, ну, и княжна, но если бы была простой холопкой, стоило бы по ней сходить с ума. Дерслав потерял разум… всё состояние, какое у неё было, пошло на эту любовь, но у него в роду есть архиепископ, который умеет грош за грошом стягивать и скупится для костёла, чтобы свой род поднять; Дерславу хватит.

Куропатва начал смеяться.

– А знаешь, что он делает в Ожельце?

– Кто его знает! – ответил неохотно Страш.

– Ну, и я тоже знаю, – говорил Куропатва. – Ожельца ему архиепископ всё-таки не уступил, а он его занял. Знаешь почему?

Тут Яшко из Ланцухова схватился за бока и от смеха не мог говорить. Он долго так смеялся, на что Страш делал дивные глаза, прежде чем приступил к рассказу.

– Старый архиепископ собрал огромные сокровища, это всем было известно, но где их прятал, об этом знали только двое… Одним из них был этот любимый племянник… Войтус построил в Ожелецком замке красивую часовню, якобы во славу Господа Бога, а в действительности для своих золотых и серебряных гривен. Когда Дерслав истратил всё до последнего динара, а Офку не получил, и дальше должен был прислуживать около неё… подумал, что старому архиепископу дяде закопанные сокровища ни к чему, и они предназначены никому иному, только ему. Вот он захватил Ожельцы, разобрал пол в часовне и достал гривны.

Страш пожал плечами.

– Если бы он хоть использовал их на хорошее дело, а не на эту девку… – воскликнул он.

– Мне говорили, – прибавил Куропатва, – что архиепископ должен сегодня идти со своим войском захватывать Ожельцы, а Дерслав поклялся, что готов до последнего защищать замок.

После минуты молчания, которую задумчивый и погружённый в себя Страш не прерывал, Куропатва докончил:

– Ты видишь, что от этого Дерслава большого утешения мы ждать не можем. Он будет с нами, хотя бы наперекор дяде, но я не верю ему. Архиепископ с ним помирится, поймают его в какую-нибудь ловушку, и ещё к ним пристанет. Ему нет дела до веры, не так важно, кто будет править; важнее, чтобы ему дали Офку и много денег. А Офку он не получит и деньги, если ему сейчас дать сто тысяч гривен, быстро бы их спустил.

Страш вздрогнул.

– Если не Дерслав, то кто же будет с нами? – спросил он. – Я, хоть лбом о стену, пойду, куда прикажете, буду лаять, а этих ребят Соньки не допущу к правлению. Я всё отдам, жизнь положу… но я один, вы, а хоть бы и Дерслав третий, мало нас на Збышка.

– Нас больше, – ответил Куропатва. – Я много не сделаю; вы, если жизнью готовы рискнуть, может, больше; всё-таки другие наши тоже что-то стоят.

– Какие? – спросил Страш.

– Ты думаешь, Абрам (Збуский), судья Познаньский, – говорил Куропатва, – мало значит и его легко съесть в каше? А Спытек из Мелштына, а Янко из Рогова, Дьялоша?

Страш вздрогнул.

– А этот нам на что? Он ведь родственник этого негодяя Хинчи.

– И поэтому пойдёт с нами, – говорил спокойно Куропатва. – А Яна Монжика Донброву ты ни во что не ставишь? А воеводу Судзивоя из Остророга? А Петра Корчбока? – Даже столько! Хо! Хо! – веселей прервал Страш. – Но вы в них уверены?

– Я ещё Николая Корнича не добавил, – кончил Куропатва, – а этот храбрый, и не испугается.

– Я с вами! С вами! – начал Страш задумчиво. – Я понимаю, что для вас речь идёт о чём-то другом, чем для меня; я этого племени не хочу, я рад бы у этой королевы кровавые слёзы выжать; вы сражаетесь с клириками… но мне всё едино, лишь бы у меня были союзники.

Он протянул худую руку Куропатве, который взял её и потряс.

– Наше дело – свято, – сказал Яшко из Ланцухо-ва. – Мы с трудом выбивали себе свободы, при короле Луи, при восшествии на трон литвина, в его правление, когда мы в Ланчицы рассекали пергамент, а это всё ничего не дало… Клехи так писали законы, чтобы только им достались свобода и правление, а нам десятины и неволя. Чехи дали нам пример… Однажды нужно выбиться из их ярма.

– А королева со своими… пусть проваливает туда, откуда прибыла, – докончил Страш.

– И епископа Збышка ей добавить опекуном, – сказал Куропатва.

Страш начал живо ходить по комнате.

– С этим человеком дело будет трудное, – произнёс он. – Он победил многих, его боятся.

– До поры, до времени жбан воду носит, – вставил Куропатва. – С добродушным Ягайлло ему легко было… с нами придётся трудней, тому угрожал Римом и папой, а мы их бояться не будем.

– Ведь Рим владеет всем христианством, – забормотал Страш.

– Вас ещё нужно высылать в Чехию на учёбу, – рассмеялся Куропатва. – Видно, что вы сидели в башне и не знаете, что творится на свете. Гуситы такие же хорошие христиане, как и те, кто слушает папу.

Погружённый в свои мысли Страш сказал:

– Лишь бы королеву вон выгнать, а Хинчу из Рогова повесить; впрочем, делайте что хотите.

Поговорив, они сели на сено, уже более спокойные, но Куропатва, горячий сторонник гуситов, хоть разговор был исчерпан, не переставал заниматься миссионерством.

– Смотри-ка, – говорил он, – если бы мы не давали десятин, а эти огромные владения епископов, канонические, монастырские забрали, не было бы нам лучше? Духовенство говорит о бедности, нет бы научило нас примером, как постом и милостыней живут.

Страш сделал гримасу, не хотел вдаваться в диспут, и заключил, повторив своё:

– Лишь бы русинка со своими двумя ребятами шла прочь!

– У тебя только одно на уме! – рассмеялся Куропатва.

Наступила ночь, встал Ян из