Сказав это, он гордо поднялся. Совещание окончилось, потому что легкомысленному и горячему хозяину было уже достаточно говорить об этом. Он вернулся к своему приключению с архиепископом, которое было ещё в его сердце и памяти.

Напрасно Страш и Куропатва хотели от него добиться, чтобы заранее что-нибудь решил и обдумал, что нужно делать. Дерслав отсылал их к Спытку и Одроважу, соглашаясь только на одно – чтобы как можно скорее вдалеке от Кракова созвать съезд шляхты, чтобы там собраться и на нём решить, выбрать ли нового короля или, по крайней мере, отложить коронацию.

– Прежде всего сделайте так, чтобы на съезд не мог прибыть епископ Збышек, потому что он готов нам ряды смешать.

– Пусть Страш едет в Познань, в Краков, когда хочет… и созывает, чтобы шляхта как можно скорей собиралась под девизом – коронацию не допустить. Тем временем мы приготовим Пясту людей, провозгласим его и коронуем…

Всё это Дерславу теперь, когда он это выдумал, казалось легче, как будто уже всю страну имел в руках.

Куропатва и даже Страш иначе смотрели на это, но знали, что разговаривать с Дерславом было напрасно. Убедиться, что он пойдёт с ними, назначить ему для выполнения хотя бы самую трудную задачу, этого было достаточно. Разгорячённый, он мог быть полезен, но управлять им должен был кто-то другой. Зато самый безумный порыв он, вероятно, мог проделать лучше других.

Страш с Куропатвой разделили между собой работу, и первый из них, как лучше знакомый с Краковом, хотел направиться туда тайно, чтобы уговаривать собраться на съезд, на котором и малополяне должны были находиться, другой обязался ехать к судье Познаньскому и воеводе Остророгу, чтобы побудить их к действию…

Съезд должен был состояться как можно скорее… внезапно быть созванным и так поспешно распущенным, чтобы противники в этом всём не имели времени принять участие.

В тот же день неутомимый Страш, когда речь шла о мести, которою весь жил и дышал, поехал в Краков.

Он спешил так, что, прежде чем медленно плетущаяся похоронная процессия добралась до столицы, он её уже опередил. Выезжая, хоть теперь ему ничего бояться было не нужно, он не хотел, чтобы его узнали и выследили, опасаясь, как бы сторонники королевы не шпионили за ним или не устроили какой-нибудь засады; поэтому он смог проскользнуть незаметно, а на Гродской улице у него была старая комната у пекаря Виршовца, в которой чувствовал себя в безопасности как у Бога за пазухой.

Виршовец, по происхождению чех, тайно благоприятствующий гуситам, враг клириков и всего, что противилось слиянию поляков с чехами, со Страшем был в давних отношениях, равно как с теми, кто был тайным препятствием епископу и королеве. Человек был богатый, хитрый, на первый взгляд ни во что не вмешивающийся, весьма осторожный, но очень рьяный.

Он не видел Страша с того времени, как его заключили в тюрьму, и ужаснулся, увидев, что он так страшно изменился. Он принял его заботливо, разместил безопасно, и сразу в первую минуту дал ему отчёт о том, что делалось в Кракове.

Страш не скрывал, с чем прибыл. Виршовец покачал головой.

– Умершему короля показывают очень сильную любовь, её, вероятно, так специально разжигают, чтобы вдова и дети при ней погрелись. Завтра увидите… потому что останки как раз сюда приедут…

Это было в четверг, в день св. Малгораты, а на следующий день, в пятницу обещали привезти останки… С утра уже весь город вывалил на улицу, а Страш, так одевшись, чтобы его нелегко было узнать, вышел с другими.

Толпы ждали в торжественном молчании. Прекрасный, ясный июньский день обливал весенним блеском эту траурную процессию. На всех лицах видны были грусть, которая родила и скорбь по королю, и неопределённость судьбы государства.

Страш мог видеть издалека, с гневом в сердце, как, в траурных одеждах, королева с двумя сыночками выехала встречать королевский катафалк. Её бледное лицо было залито слезами, но она мужественно подняла голову и всё ещё красивое лицо, отмеченное по-настоящему королевским величием и важностью…

Траурная повозка медленно приближалась, окружённая двором, несущим факелы… Королева, ведя сыновей, с плачем бросилась к ней и повисла над гробом. Оба мальчика, по её примеру, с плачем и рыданием, поддерживаемые ксендзем Котом и Рытерским, склонились над останками отца. Уже нельзя было их и Соньку оторвать от телеги, и с нею вместе, перед тысячами лиц королева и дети шли через город.

Смотря на это, Страш рвал на себе одежду.

В эти минуты при звоне колоколов изо всех костёлов стали выходить процессии с хоругвиями, длинные ряды монахов, братства, цеха, кающиеся. Городское население проталкивалось тоже… и общая скорбь, такая же заразительная, как и всеобщая радость, передалась всем. Вспоминали доброту Ягайллы, его победы, мир и свободу правления, а недостатки и слабость человека забыли.

Страш тщетно искал себе кого-нибудь, с кем бы мог разделить свою антипатию к королевской семье; все соболезновали этой боли и хотели её подсластить.

Через неделю со всей пышностью и церемониалом, освящённым традициями, короля похоронили.

Почти все польские епископы со своим примасом во главе, бесчисленные отряды духовенства сбегались отдать дань памяти усопшему государю.

В многочисленной группе одетых в траур женщин, окружённая двором, держа при себе двух заплаканных ребят, королева стояла на протяжении всего грустного обряда, тихо проливая слёзы, на глазах собравшихся панов и многочисленного народа, пробуждая всеобщее сочувствие.

Магистр Павел из Затора вышел на проповедь, всем понятным и доступным польским языком волнуя сердца всему народу. Королева требовала и просила это от него, желая, чтобы не только избранные, но вся это многочисленная толпа послушала вдохновенное слово и приняла его к сердцу. По костёлу разошёлся плач.

С грохотом въехали на конях хорунджии, ломая древки у гроба и падая рядом с ним сами. В эту минуту казалось, что не одно царствование, но судьба всего государства шли в могилу с этими останками.

VII

Не напрасны были хлопоты Яна Страша и его союзников. Сам он, едва закончились похороны, узнав, что коронация, назначенная на день Свв. Петра и Павла, была отложена сенаторами до дня Св. Иакова, побежал потихоньку и тайно собирать всех врагов королевы и епископа на съезд, объявленный в Опатове.

Во время похорон короля умы всех так были заняты ими и самыми срочными делами, так никто не предчувствовал и не догадывался о дерзком созыве собрания, о котором Совет и главнейшие сенаторы вовсе не знали, что не имели ни малейших