мы можем предположить, что это блюдо было захвачено где-то, а можем допустить, что оно было сделано уже какими-то местными мастерами. «Пригубив также и поднесенную ему чашу, он отправился во дворец, отличавшийся высотой от других строений и лежавший на возвышенном месте». Дальше послы останавливаются в доме Онегесия, там они пируют, их принимают с почетом. Но им было нелегко. Там был момент, когда римляне воспевали императора как бога, а гунны тоже пели свои песни, воспевая Аттилу, и гунны возмутились, почему римляне не считают Аттилу богом. Какие-то конфликты возникали. Но все-таки это было посольство. «На следующий день я пришел ко двору Аттилы с дарами для его жены по имени Креки; от нее он имел троих детей… Внутри ограды было множество построек, из которых одни были из красиво прилаженных досок, покрытых резьбой, а другие – из тесаных и выскобленных до прямизны бревен, вставленных в деревянные круги; эти круги, начинаясь от земли, поднимались до умеренной высоты. Стоявшими у двери варварами я был впущен к жившей здесь жене Аттилы и застал ее лежащей на мягком ложе; пол был покрыт войлочными коврами, по которым ходили. Царицу окружало множество слуг; служанки, сидевшие против нее на полу, вышивали разноцветные узоры на тканях, которые накидывались для украшения сверх варварских одежд. Приблизившись к царице и после приветствия передав ей дары, я вышел и отправился к другим строениям, в которых жил сам Аттила… Стоя среди всей толпы, – так как я был уже известен стражам Аттилы и окружавшим его варварам, и потому никто мне не препятствовал, – я увидел шедшую массу народа, причем на этом месте поднялся говор и шум, возвестивший о выходе Аттилы». Тут появился Аттила. Он встал перед дворцом, и «к нему стали подходить многие, имевшие тяжбы между собой, и получали его решение. Затем он возвратился во дворец и стал принимать прибывших к нему варварских послов».

Дальше описан пир у самого Аттилы: «Отведав из кубка, мы подошли к креслам, на которых следовало сидеть за обедом. У стен комнаты с обеих сторон стояли стулья. Посредине сидел на ложе Аттила, а сзади стояло другое ложе, за которым несколько ступеней вело к его постели, закрытой простынями и пестрыми занавесями для украшения, как это делают эллины и римляне для новобрачных. Первым рядом пирующих считались сидевшие направо от Аттилы, а вторым – налево, в котором сидели и мы… Онегессий сидел на стуле вправо от царского ложа». То есть вообще стулья, кресло, ложе – это совсем не атрибуты быта кочевников. Римляне, как мы знаем, возлежали на ложах во время пиршеств. А здесь есть смешение неримского начала (стульев) с явно римскими ложами. И у жены Аттилы ложе, на котором она лежит, и ковер, производящие впечатление чего-то восточного. Ясно, что тут происходит интересное смешение разных культур.

А дальше Приск описывает подробно: «После того, как все были удостоены этого приветствия, виночерпии вышли, и были поставлены столы… каждый имел возможность брать себе положенные на блюдо кушанья […]. Первым вошел слуга Аттилы с блюдом, наполненным мясом, а за ним служившие гостям поставили на столы хлеб и закуски […]. Для прочих варваров и для нас были приготовлены роскошные кушанья, сервированные на круглых серебряных блюдах, а Аттиле не подавалось ничего, кроме мяса на деревянной тарелке». Тоже интересно, почему? Он боялся яда? Или просто ему претили все эти римские изыски? Он напоминает князя Святослава, который, правда, будет жить на полтысячи лет позже, про которого летописец пишет, что он ходил аки пардус[50], спал на голой земле, ел только жареное мясо – аскетичный и суровый вождь, воин. «И во всем прочем он оказывал умеренность: так, например, гостям подавались чаши золотые и серебряные, а его кубок был деревянный. Одежда его также была скромна и ничем не отличалась от других, кроме чистоты; ни висевший у него сбоку меч, ни перевязи варварской обуви, ни узда его коня не были украшены, как у других скифов, золотом, каменьями или чем-либо другим ценным[51]. Когда были съедены кушанья… мы все встали, и вставший не возвращался к своему креслу прежде, чем каждый гость из первого ряда не выпил поданный ему полный кубок вина, пожелав доброго здоровья Аттиле. Почтив его таким образом, мы сели, и на каждый стол было поставлено второе блюдо с другим кушаньем […]. При наступлении вечера были зажжены факелы, и два варвара, выступив на средину против Аттилы, запели сложенные песни, в которых воспевали его победы и военные доблести; участники пира смотрели на них, и одни восхищались песнями, другие, вспоминая о войнах, ободрялись духом, иные, у которых телесная сила ослабела от времени и дух вынуждался к спокойствию, проливали слезы». После пения выступал шут, который всех рассмешил каким-то «всевозможным вздором», затем был мавританский карлик Зеркон (про которого мы узнаем, что он был подарен Аттиле).

Таким образом, мы видим очень интересную картину. Бесценное и редчайшее описание. Мы видим, без сомнения, варварского вождя, окруженного своей дружиной, которую мы могли бы обнаружить и у германцев, и у скандинавов, и на Руси. Вождь пирует с ней вместе, он демонстративно прост в своей обыденной жизни, но при этом вокруг него огромная роскошь, перед ним все трепещут, и это тоже хорошо понятно из описания. Если кто-то пытается ему возражать, остальные сразу напрягаются. Вообще спорить с Аттилой у них не получается. И ничего похожего на жизнь племени дикарей. Судя по всему, в это время Аттила считался самым мощным, самым могущественным из всех варварских правителей, окружавших Рим.

В 450 году в жизни Западной Римской империи произошел скандальчик. У императора Валентиниана III, который не отличался умом, волей и хоть какими-то талантами, была сестра Гонория, не желавшая соблюдать правила, предписанные ей обществом, семьей, братом и так далее. У нее был роман с управителем ее дворца, неким Евгением. Когда все это открылось, Валентиниан был в ярости, Евгения тут же казнили, а сестру он решил выдать замуж за одного из сенаторов. Сестры и дочери императоров, конечно, всегда были, с одной стороны, очень ценным товаром, их можно было выгодно выдать замуж и заключить какой-то союз, а с другой – они всегда вызывали опасения. А если муж этой дочери или сестры захочет захватить власть? Что тогда? И вот Валентиниан выбрал самого захудалого сенатора, про которого было понятно, что ему просто не хватит энергии, наглости, силы, чтобы восставать. Очевидно, для Гонории именно эти качества сенатора выглядели недостатками, потому