заматерелого в сечах, с отметиной от вражеского меча на правом виске. Стоял варяг широко расставив ноги, крепко сжимая сильной рукой рукоять меча, а за его спиной колыхались копья немалого войска. Даже стяг разглядел Вадим, незнакомый, малиновый, с белым соколом посередине. Сложив крылья, камнем падал он на добычу. Видно и хозяин был таков. Не успел Вадим оглянуться назад, увидеть свою дружину под отцовским знаменем с золотым туром, как обнаженный меч холодно блеснул в руке у находника. Схватился Вадим за левый бок, судорожно ища рукоять своего клинка на поясе. Напрасно! Тут только и понял, что пригрезилось ему это. Тряхнул головой, провел ладонью по глазам, стряхивая наваждение. Вот тогда и приметил он Гориславу.

Девушка стояла чуть в сторонке. На ее побледневшем и похудевшем лице ярко горели широко раскрытые глаза. А в глазах застыл испуг, как если бы увидела она такое, чего ждала, но чего страшилась. Смотрела она прямо на Вадима и юноша шагнул к суженой. Горислава подалась к нему, но с места не сошла. Лишь губы ее неразборчиво бормотали:

– Все так, переступень трава… Волдырь проклятый… все как видела, плащ лазоревый, гривна золотая. Прости, сразу не поняла! – она всхлипнула, закрыв рот рукой, чтобы не заголосить. Вадим прижал ее к себе. Уткнулся лицом в ее двойную макушку. А сказать ничего не смог. Все ком проклятый. Что ты с ним будешь делать, не уходит и все.

– Вадимушка, миленький! Ты ведь вернешься, я же знаю, вернешься! Ты ведь меня не бросишь? – горячо шепчет Горислава, а ее мягкие волосы щекочут Вадиму щеку.

– Я тебя ждать буду сколько надо! Только ты возвращайся скорей. Ведь вернешься!? – в горле запершило от гвоздичной пряности ее волос. Хотел сказать: «Жди», а вышло:

– Не знаю…

Чья-то тяжелая рука легла на плечо. Обернулся. Домажир, ключник Гостомысла, зовет.

– Старейшины ждут!

Вот она дружинная изба. Вслед за Домажиром вошел Вадим в светлую гридницу. Сколько раз бывало мальчишкой хотел он попасть сюда, на советы отца со старшей дружиной. Сколько раз видел себя в мечтах здесь, восседающим за дубовым столом рядом с прославленными кметями. Вот и сбылись мечты. Только смутная тревога поселилась в сердце, недоброе предчувствие закралось в душу. Вадим попытался понять, что это, но у него ничего не получилось. Как тогда на жертвенном камне, когда он пытался заглянуть за ограду. Нет, не выходит. Он обвел глазами собравшихся: старцы градские, волхвы, раненый воевода, десятский Порей и те девять, кому выпал жребий. Он десятый. Старейшины медлят чего-то, переглядываются, вздыхают. Вадим посмотрел на Ярого, но и старый воевода отвел глаза. Тогда Радимир, жрец Велеса, откашлялся и повел свою речь издалека.

– Все вы знаете, что давным-давно наши предки жили в той земле, где заходит солнце. Издавна повелось у них так, что жили они вольно, ни от кого не зависели и никому дани не платили. Сами бывало брали с соседей, как мы сейчас с корел или чуди, но платить – никому! А все потому, что превыше всего ценили они свободу. И ради нее не щадили ничего, даже жизни.

В гриднице застыла напряженная тишина. Кудесник обвел внимательным взглядом десять юношей, подчеркивая этим что то, о чем он говорит, относится как раз к ним.

– Вот взять тебя, Вадим, – продолжал он. – Тебе дали имя твоего дяди. Это был отважный воин и, я думаю, в тебе отразилась его душа. Ведь души, уходя в ирий, и там заботятся о нас, а часто возвращаются, чтобы возродиться к новой жизни. Значит жизнь, которую мы живем, она не одна. И то, какой она сможет стать, зависит от вас. Только от вас самих, – подчеркнул Радимир. Он еще хотел что-то добавить, но Данислав опередил его.

– Да что там! – махнул рукой купец, а его надтреснутый, старческий голос показался всем предвестником смерти. – Лучше лишить сыновей жизни, чем отцов свободы.

Вадим судорожно сглотнул и тихо спросил за всех:

– Нам нужно умереть?

И за те мгновения, пока не прозвучал ответ, юноша понял каков он будет. «Какая она, смерть?» – пронеслось у Вадима в голове. – «Что там за чертой?» И словно отвечая на его вопрос, перед ним возникло видение капища. Вот она – черта. Ограда. За ней другой мир. Но ограду скрывает какая-то сумрачная пелена. «Нам нужно умереть?» Из сумрака выступают черепа с глубокими провалами глазниц. Их рты щерятся в отвратительной ухмылке. Они то знают ответ. «Нам нужно умереть?»

– Да, – печально ответил Гостомысл.

Враз потемнела светлая гридница. Из окон, словно из глазниц черепов, брызнула могильная тьма. Затопила собой все, превратила в прах и тлен. «Зачем жить? Зачем любить? Кому нужно все это?» – как черви копошились мысли в мозгу. А кто-то, кажется Вольгаст, наставлял обреченных:

– Благородная смерть возродит вас к жизни еще более благородными!

– Как нам сделать это? – деревяно шевелит губами Вадим.

– Постарайтесь достойно. Главное, чтобы свеи ушли подальше от Ладоги. Можно в Нево-озеро, а можно и в Котлине. Находники следующим летом собираются вернутся. Мы их будем ждать. А вас здесь ждать уже не будет никто! – жестоко отрезал Данислав.

«Вот и все», – как последние капли в пересохшем роднике прошелестела мысль. И осталось не тело, так, оболочка без жизни. А птица-душа устремилась ввысь. В бескрайнее небо, которое есть Род. Род могучий, седой и древний, как сам этот мир. Род, который есть все сущее в мире светлом и в мире подлунном. Род всепроникающий, творящий и несотворенный. Непостижимый Род, перед которым даже Сварог кажется младенцем. Нет для него ни зла, ни блага. Что ему судьба человеческая? Пылинка мироздания, растворенная в бесконечности. И тают в нем, трепещущие крылами птицы-души, но растворяясь, не исчезают, а сливаются с вечностью, может для того, чтобы возродиться вновь.

Увидев тех, кому суждено было отправляться к находникам, и среди них Вадима, Горислава кинулась к любимому. Однако суженый словно и не заметил ее. Вместе с другими заложниками он направился к крепостным воротам. Вся небольшая дружина сопровождала их. Гориславе показалось, что даже бросься она ему под ноги, Вадим просто перешагнул бы через нее, такой холодный и отчужденный был у него взгляд. Губы ее обиженно задрожали, а не успевшие просохнуть глаза, вновь наполнились слезами. «Бесчувственный чурбан! Только о себе и думает! А мне каково? Не знаю! – передразнила она его. – А я что, знаю?!» И вдруг замерла, вспомнив, где она видела такие холодные, безжизненные глаза. Именно такие, холодные, отрешенные, отчужденные от всего земного, неживые глаза были у него там, на жертвенном