— Как в это «стетсоне»? — пробормотала измученная,переставшая что-либо понимать Марго. — Почему?

— В этой истории полно «стетсонов», — устало вздохнулаАлена. — Так что не удивляйтесь.

— Мы сфотографировали вас. Хотели убить, но Руслан сказал,что не стоит рисковать, мужчина выглядит опасным. Он мог быть не один. Как мыпотом проклинали себя за то, что не рискнули! Когда мы показали фотографию внашей штаб-квартире, нам сказали, что мы идиоты и преступники. Этот мужчина —Габриэль Мартен, антиквар из квартала Друо. Его давно подозревали всотрудничестве с отделом по борьбе с терроризмом, его лавка «Восточныедревности» — очень подозрительное место, но теперь доказательства того, что онагент, можно сказать, получены. Он не мог оказаться на вилле случайно. А тебяникто не знал. Нам сказали, что ты, наверное, новая сотрудница отдела. И мыснова вспомнили, как видели тебя на карусели! И Мартен тоже там был. Конечно,это не могло быть совпадением.

— Это было именно совпадением! — зло бросила Алена. — Я накарусель пришла, только чтобы ребенка покатать. Насчет Мартена не знаю, зачемон там был. А в Тур я приехала по приглашению своих друзей. И Габриэля онипригласили, потому что он жених одной их родственницы. Да здесь все одно сплошноесовпадение, как ты не понимаешь?!

— Мне наплевать, — сгорбившись, хрипло сказала Селин. — Мненаплевать! Я только зря теряю время. Я сейчас… Все, я стреляю!

— Из какого пистолета в кого? — быстро спросила Алена.

Селин растерянно моргнула, отвела глаза, уставилась напистолеты… Заминка длилась какое-то мгновение, но ее Алене хватило, чтобыметнуться к комоду, схватить ящичек с бусинами — и швырнуть его в голову Селин!

И это было все, на что она оказалась способна, потому чтонога подогнулась — и Алена рухнула на пол, ударившись левым коленом. И тутцелый град чего-то мелкого, болезненного с силой стегнул ее по спине, по голымрукам, по шее.

«Это пули, — подумала она. — Меня убили. Как много впистолетах пуль, оказывается…»

Она больше не чувствовала боли, в глазах потемнело, и сквозьтьму она увидела, как рухнул стоящий у стены шкаф, из него посыпались ящички сбусинами, полились хрустальным водопадом подвески… Потом из шкафа выскочилГабриэль Мартен.., в руке у него был пистолет… Ну, предсмертный бред,конечно.., нашла кем бредить.., лучше бы в этом бреду увидеть Игоря — ещеразик, один раз, на прощание, чтобы сказать ему: я умерла, но любовь неумирает! А он бы сказал: Ne quitte pas!

Хотя нет, это по-французски, а он не знает французского…

И горькая обида на Игоря, который никогда не скажет ей: «Непокидай меня!», не скажет ни по-французски, ни по-русски, была последнимчувством, которое испытала Алена.

ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ЗОИ КОЛЧИНСКОЙ

Я уже писала, что в городке нашем начал свирепствовать тиф.Причем эпидемия достигла таких масштабов, что проще было найти заразившихся,чем умудрившихся остаться здоровыми. Местное начальство, до смерти испуганное,издало приказ: всех больных, вне зависимости от ранга и звания, цивильных ивоенных, свезти в устроенные особые бараки.

Тифозный барак… Сколько людей при одном этом словосочетаниииспытывают ужас неотвратимой смерти! Испытала этот ужас и я, когда, вернувшисьв госпиталь после перерыва между дежурствами, узнала, что доктор Сокольский,уже давно прихварывавший, но никому не жаловавшийся, занемог, слег. И принес жечерт как раз в то время в госпиталь городское начальство в сопровождениикакого-то армейского чина, который решил, что лучше госпиталь останется вообщебез главного врача, чем этот врач будет находиться в госпитале в качествебольного, распространяющего заразу!

Сокольский получил приказ высшего начальства немедляотправиться в барак. Находись он в нормальном здравии, он никогда бы такомуприказу не подчинился. Однако разум его был уже помрачен жаром и слабостью, а поэтомуон кое-как нашел в себе силы возложить свои обязанности на двух своихзаместителей-хирургов, сам забрался на повозку, прикрылся наваленным на неесеном — его трясло в ознобе, — а далее уже везли моего Левушку беспамятного, ивыгружали в бараках беспамятного, и в какую-то палату сунули беспамятного, датак сунули, что я его потом с трудом нашла.

Нечего и говорить, что, лишь услышав об этом, я немедляпоменялась дежурством и кинулась искать моего любимого. Мне было безразлично,что и кто об этом скажет, хочет меня видеть Левушка или нет. Ничто не имелозначения, и я знала, что, даже если он прогонит меня прочь, когда очнется, я неотойду от него до тех пор, пока он вовсе не выздоровеет. И решение мое толькоокрепло, когда я увидела, что представляли собой эти бараки. Больные были безухода, медицинского персонала никакого — только раз в день я видела доктора,делавшего обход больных, но что он мог сделать без всякого помощника?!

Вот так и вышло, что я немедленно стала не просто сиделкойдля Левушки, но также и палатной сестрой самое малое для тридцатитяжелобольных. И то, что я тогда сама не заболела, не могу воспринять иначе,как чудо, ниспосланное Провидением.

Тифу было меня не взять! Я не принадлежала себе, апринадлежала больным — и человеку, которого не могла и не хотела потерять.

Доктор Сокольский бредил — звал своего вестового, просилпривести ему лошадь. Потом начинал с ненавистью бранить Вадюнина, то естьКалитникова… А как-то раз вдруг начал звать меня, да таким жалобным голосом,что я едва не разрыдалась.

— Я здесь, с тобой… — твердила я, даже не замечая, чтоперешла на «ты». Но он не слышал и все твердил: «Зоя, Зоя, позовите Зою,позовите сестру Колчинскую…», просил посидеть около него, положить ему на лобпрохладную руку, потому что лоб у него болит, разламывается, развели у него волбу костер, и огонь достигает сердца.

И тогда я все чаше стала вспоминать склеп семьи Муратовых инадеяться, что, бог даст, мы с Левушкой… Но сейчас не о том надо было думать имечтать, а о том, чтобы Левушка выздоровел. А надежды на сие было не слишком-томного.

Доктор, грех жаловаться, во время обхода непременно подходилк Сокольскому — прознал, что этот больной его коллега, к тому же военный врач.Следил затем, чтобы у нас всегда была камфара — он предписал делать Левушкеуколы для стабилизации сердечной деятельности.

И раз сердито сказал:

— Какое же у него слабое сердце… Зоя Васильевна, а ведьплохи дела, плохи! Мало ему одной камфары, нужны какие-то сильные средства, аничего другого у меня нет. Медикаментов в обрез, да и у вас в госпиталемаловато, я уже узнавал. И даже камфары я не могу увеличить дозу, ведь тогдапришлось бы лишить надежды на выздоровление кого-то еще. Но если дело пойдеттак дальше…