Первое развернутое, можно сказать, военно-теоретическое обоснование роли состязательного фактора как средства морально-психологического воздействия на войско мы находим у Ксенофонта, чьи размышления на данную тему, очевидно, вдохновлялись и его собственным богатым опытом, и примером его любимого героя Агесилая, и Ликурговыми установлениями Спарты, и новыми тенденциями в развитии военного дела в его время[1038]. При каждом удобном случае Ксенофонт отмечает необходимость и благотворность целенаправленного поощрения в воинах духа соперничества. Для этого Ксенофонт предлагает использовать специально организуемые соревнования в воинской выучке среди отдельных бойцов и между целыми отрядами, продуманное распределение наград, привилегий и повышений в чинах, персональную оценку военачальником действий своих подчиненных, его личный пример в трудах и опасностях[1039]. На необходимость поощрять состязательность в военном деле, устраивая соревнования в воинских упражнениях и назначая почетные награды, указывал также Платон[1040]. Яркие примеры состязания в доблести с присуждением соответствующих наград (τὰ ἀριστεῖα) мы находим у Геродота (VIII. 93–95; 123–124; IX. 71–74) – из классических авторов, кроме него, только Ксенофонт использует термин ἀριστεῖον[1041]. Примечательно, что у греков времен Персидских войн вопрос о выявлении наиболее доблестных воинов, командиров и отрядов решался либо общей дискуссией, либо голосованием военачальников, тогда как у Ксенофонта это – прерогатива командующего.

В дальнейшем, вплоть до эллинистического времени, в свидетельствах о военной истории Греции мы имеем лишь единичные указания на сознательно поощряемое или спонтанно возникающее среди воинов состязание в храбрости. Так, Полиэн (III. 9. 31) сообщает, что Ификрат обещал перед боем особую награду (ἄθλον) тому, кто отличится мужеством (τῷ ἀριστεύσαντι) среди представителей различных родов войск. Полибий в рассказе о битве ахеян против Клеомена в 221 г. до н. э. (II. 69. 4) пишет, что с обеих сторон была обнаружена замечательная храбрость, так как отдельные воины и целые отряды соревновались друг с другом в доблести, желая отличиться на виду у царей и войск. Сильно развитый состязательный дух был, без сомнения, присущ войску Александра Македонского. Александр побуждал воинов к состязанию в храбрости прежде всего собственным примером, первым устремляясь навстречу опасностям и разделяя с подчиненными все тяготы и труды (например, Plut. Alex. 40; Curt. III. 6. 19; IV. 14. 6; VIII. 4. 10). В некоторых описаниях Восточного похода соревнование в воинской выучке и боевой отваге разворачивается и поощряется почти в буквальном соответствии с предписаниями Ксенофонта (Curt. V. 2. 3–5; Arr. Anab. Alex. II. 7. 7; 10. 2 и 7; II. 18. 4; 27.6; VII. 23. 5). Однако практику македонского войска вряд ли можно считать показательной для всего греческого мира.

В целом же можно отметить, что в военных традициях эллинов агональный дух не получил столь всеобъемлющего, систематического развития, как в сфере атлетики[1042]или художественного творчества. Показателем этого может служить не только сравнительная редкость соответствующих эпизодов, но и тот факт, что у греков так и не сформировалась развитая система военных наград и почестей. Многие глубокие мысли Ксенофонта на этот счет не получили должного практического воплощения. Возможно, такое положение дел связано с тем, что сама идея награждения отдельного бойца за доблесть чужда фаланговому строю[1043]. Так или иначе, следует согласиться с В.К. Притчеттом, поддержавшим вывод В. Роуза о том, что в IV–III вв. до н. э. военный дух у эллинов уступает место растущему интересу к интеллектуальной и художественной сферам[1044]. В Древнем Риме, как и в Греции, состязательность, несомненно, относилась к исходным нормативным установкам коллективной морали, в том числе воинской этики[1045]. Но при этом сразу бросается в глаза гораздо большее, чем у греков, разнообразие и выразительность проявлений состязательного духа римлян именно в военной сфере. Судя по соответствующим свидетельствам источников, насыщенным «агональной» лексикой и эпизодами, ревностное состязание в доблести и славе среди римских военных имело поистине всеохватывающий характер[1046].

Очевидно, без состязательности не обходилась прежде всего такая область военной жизни, как обучение и подготовка войск. Она была у римлян тщательно разработана и всегда пользовалась особым вниманием[1047]. Воинские упражнения считались почтенным, достойным римлянина занятием, в противоположность греческому пристрастию к палестрам и гимнасиям[1048]. В самом Риме местом таких упражнений, как известно, служило Марсово поле. Образцом и примером в воинских упражнениях нередко являлся сам военачальник, поощрявший таким образом соревновательный дух в своих солдатах. Император Адриан, сделавший в новых военно-политических условиях принципиальную ставку на постоянную и тщательную подготовку войск[1049], стимулировал усердие солдат не только почестями и наказаниями, но и воздействовал «примером собственной доблести» (exemplo… virtutis suae), лично участвуя в военных учениях и трудах (SHA. Hadr. 10. 4; Dio Cass. LXIX. 9. 3–4; Fronto. Princ. Hist. 14). О том, что эти усилия не пропали даром и боевая выучка воинов достигала высочайшего уровня, может свидетельствовать известная стихотворная эпитафия воину Сорану из батавской когорты, который был удостоен Адрианом первенства за то, что переплыл через Дунай в полных доспехах и отличался исключительной меткостью в стрельбе из лука и метании копья. Надпись завершается примечательным призывом последовать его подвигам[1050]. Вполне вероятно, что римские командиры, подобно Киру, Агесилаю или Александру Великому, прекрасно понимали, что воины охотнее занимаются на учениях, когда между ними возникает соревнование, и поэтому устраивали состязания по всем видам боевой выучки. В этом контексте интересно свидетельство Арриана о том, что шлемы всадников имели различные украшения в зависимости от ранга воина или его искусства владеть конем[1051].

Важно также иметь в виду, что в римском понимании virtus и fortitudo как ее компоненты были неразрывно связаны с трудами (labores, opera) (например, см.: Cic. Arch. 28; De invent. I. 163; De finib. V. 67; Caes. B. Gall. V. 8. 4; Sall. Cat. 7. 4–5; Liv. V. 27. 8)[1052]. По мнению Сарсилы, такое понимание воинской доблести было обусловлено аграрным характером римской civitas: как в мирное время от римского крестьянина требовались упорство, способность к тяжелой работе, так на войне – стойкость, мужество и сила[1053]. Весьма примечательно, что даже в том случае, когда римские солдаты были заняты работами, казалось бы, очень далекими от собственно воинских трудов, эти работы превращались в дело доблести и состязания. Как мы отметили выше, еще в начале II в. до н. э. М. Фульвий Нобилиор, чтобы добиться популярности среди солдат, награждал их различными военными наградами за проявленное усердие в возведении инженерных сооружений (Gell. V. 6. 24–26). В высшей степени любопытные сведения содержит пространная надпись середины II в. н. э. из г.