к увеличению числа случаев, когда один пастор имел два или более приходов, но хотя это, по-видимому, имело место в некоторых странах Европы, в Англии такого «большого роста практики», на который ссылался Гаске, не наблюдалось. Напротив, свидетельства указывают, что если случаи совместительства и существовали, то после Черной смерти их стало меньше, чем было до нее. Значительный рост числа рукоположенных священников, назначенных в приходы, скорее всего, вел к пропорциональному уменьшению числа пасторов-нерезидентов в будущем.

Монастыри в целом пострадали еще больше, чем духовенство. С учетом монахов и монахинь общая численность религиозных домов в Англии незадолго до прихода Черной смерти составляла примерно 17 500 человек. За два года эпидемии умерло немногим меньше половины из них. Вероятно, среди членов монашеских орденов смертность составила более половины, а среди остальных монахов и монахинь – меньше половины. В семи монастырских домах, о которых у нас имеются данные, численность с 1300 года до окончания эпидемии снизилась на 51 %, хотя какая-то часть приходится на снижение численности с 1300 по 1348 год. Количество монахов так больше никогда и не выросло до пиковых значений прежних времен. Конечно, одни дома пострадали больше других, некоторые практически перестали существовать, а какие-то уцелели почти полностью. Восстановление тоже в одних местах произошло быстро, а в других его не случилось вовсе. В Дархеме, Фарнесе и Кливе число монахов так сильно упало, что трапезную и спальни пришлось уменьшить в соответствующей пропорции. Численность Сент-Олбанс упала со 100 до 50 монахов, но даже это количество трудно было содержать в течение последующих двух веков до его расформирования. Вместе с тем в этот период на первый план вышли два крупнейших религиозных лидера Англии, и вскоре после него в Дархеме и Кентербери были основаны новые монастырские колледжи.

Однако удар по престижу и могуществу монастырей был нанесен не только за счет снижения количества их членов. Во время и сразу после эпидемии Черной смерти при приходских церквях было построено огромное количество часовен, которые неизбежно отвлекали внимание людей от монастырей. Высокий уровень занятости и удивительные новые возможности снижали интерес наиболее амбициозных из них к духовному поиску. Прежде в Средние века церковь в той или иной форме предлагала тем, кто не был рожден знатным, практически единственную перспективу экономического и социального продвижения, теперь начинали открываться другие пути. Многие монахи привыкли вести исключительно комфортабельный, а иногда и роскошный образ жизни. В условиях невыплаченной десятины и сжавшихся доходов от поместий и без того шаткая экономика плохо управляемых монастырей соскользнула в дефицит. Долги быстро накапливались. Более сотни аббатов стали жертвами чумы. Это означало огромные потери не только в финансовой прозорливости и опыте, но и в доходах, поскольку в отсутствии старого руководства и до официального назначения нового корона забирала себе монастырские доходы и наложила на них большие штрафы. Экономические трудности монастырей проистекали не только от Черной смерти, у некоторых религиозных домов проблемы были еще до нее, тогда как другим удалось выжить, не растеряв свой достаток. Но чума в самом деле стала самым драматичным и, вероятно, самым важным фактором их упадка.

Потеря богатства и мирской власти, конечно, не означала автоматически соответствующей утраты духовной благодати. Действительно, чаще утверждается, что духовное богатство обратно пропорционально богатству мирскому. Но нет особых причин считать, что эта новая бедность монахов несла с собой существенный подъем духовного рвения. Напротив, свидетельства указывают, что справедливо обратное. Хорошо известно разоблачительное заявление Уоддинга[136] в отношении его собственного ордена францисканцев: «Из-за этого бедствия [Черной смерти] монашеские ордена, в особенности нищенствующие, которые до этого процветали и в учености, и в благочестии, теперь начали приходить в упадок. Дисциплина упала, вера ослабела, и все из-за потери самых видных членов и смягчения правил, случившихся в результате этих несчастий. Напрасно ожидать от молодых людей, которых приняли без соответствующего отбора и подготовки, проведения реформ, поскольку они думают больше о том, как бы занять пустующие дома, чем о том, чтобы восстановить утраченный авторитет».

Несмотря на то что в числе других Уоддинг подвергал осуждению нищенствующие ордены, похоже, что за время эпидемии их авторитет как раз вырос. Современники, не говоря уже о людях нашего времени, едва ли в состоянии оценить, действительно ли они были более самоотверженными и мужественным, чем приходское духовенство. Сам факт, что они не несли ответственности в отношении какой-то определенной территории, повышал их шансы произвести хорошее впечатление на мирян. Когда приходской священник исполнял свой долг, он был просто примелькавшейся фигурой, делавшей то, что делал всегда. Нищенствующего монаха, словно спустившегося с небес в осажденную деревню, встречали с энтузиазмом, с которым редко относились к его более комфортно устроенным коллегам. Но, как бы там ни было на самом деле, его образ жизни препятствовал проявлению меркантильности и даже стяжательства, так характерного для приходских священников. Не только в Англии, но и в континентальной Европе нищенствующие монахи завоевывали авторитет и пробуждали в своих соперниках яростную зависть.

В 1351 году началась контратака. Папе Клименту VI была направлена петиция, подписанная многими представителями высшего духовенства, с просьбой ликвидировать нищенствующие ордены или по меньшей мере запретить их членам проповедовать и принимать исповедь. Ответ папы одновременно защитил нищенствующих и стал ошеломляющей отповедью духовенству. «И если их проповедь прекратится, – писал он, – что вы станете проповедовать людям? Если смирение, то вы самые большие гордецы в мире, высокомерные и склонные к помпе. Если бедность, то вы самые хваткие и алчные… Если целомудрие… Но об этом мы умолчим, потому что Богу известно, что каждый человек делает и как много среди вас тех, кто удовлетворяет свое сладострастие». Папа обвинил их в том, что они тратят свои богатства на «сутенеров и мошенников», пренебрегая путями Господа.

Если и были какие-то сомнения, что в годы, последовавшие за эпидемией Черной смерти, европейская церковь не вызывала всеобщего одобрения и на самом деле не заслуживала восхищения, то они определенно исчезли после этой невероятной атаки папы на своих собственных священников. Сам Климент VI ни в коем случае не был безусловным приверженцем строгости и дисциплины, чтобы слишком жестко упрекать их за мелкие плотские прегрешения. Чтобы его спровоцировали на такой выпад, он должен был чувствовать себя загнанным в угол. В том, что он всего-навсего высказал мнение народа, сомневаться не приходится. Но то, что он, имея наилучшие источники информации и отвечая за все, что делала церковь, вынужден был лично подтвердить это мнение, явилось обвинительным приговором духовенству.

Парадоксально, но десятилетия, последовавшие за чумой, показали не только падение