– К чему ты клонишь?

Уткнувшись взглядом в колени, она снова качает головой.

– Я просто так отчаянно мечтала заполучить эту роль.

Тут она разражается рыданиями. И я представляю себе, как Элли лежит в своей общажной клетушке – где стены наверняка выкрашены в черный или фиолетовый. Вокруг расставлены алые восковые свечи, из подведенных глаз текут слезы. Она лежит и мечтает, чтобы Бриана заболела.

– Элли, хотеть чего-то – не преступление.

– А что, если хочешь чего-то ужасного?

– Да, иногда мы хотим ужасных вещей. Но как мы можем их не хотеть, если иначе нам не получить то, что мы заслужили по праву? И да, временами нам удается достучаться до небес. Нас слышат, и наши мечты сбываются. Но должны ли мы считать себя в этом виноватыми? Конечно, не должны, с чего бы? С чего бы, когда мы это заслужили, когда, возможно – всего лишь возможно – это торжество справедливости? – улыбаюсь я. – К тому же все ведь уладилось. Бриана вернулась.

– Но она ужасно выглядит.

– Чудесно она выглядит. И, как актриса, стала куда лучше, чем раньше. Можно сказать, судьба сделала ей подарок. – Я снова пытаюсь подбодрить Элли улыбкой, но вид у нее по-прежнему несчастный.

– Миранда, ей становится хуже.

– Не становится ей хуже! Она просто вжилась в роль.

– Но я…

– Элли, послушай меня: это нелепый разговор. Ты – Елена. И будешь играть Елену. Ты этого хотела, и вот свершилось чудо – ты получила роль. Премьера уже завтра, ты не можешь сейчас отступить, поняла меня? Слишком поздно. Поздно мучиться чувством вины, поздно плакать. Как твой режиссер, как учитель, как друг – а мне, Элли, хочется верить, что я тебе друг, – я не позволю, чтобы чувство вины помешало тебе получить то, что ты заслужила. Не позволю, чтобы оно так тебя мучило. Люди заболевают, выздоравливают, а мы не имеем к этому никакого отношения. Это просто колесо фортуны, Элли. Колесо, которое постоянно крутится. Посмотри на меня.

Она поднимает глаза. И окидывает меня долгим взглядом. Подмечает и то, как я сияю. И переполняющую меня легкость, благодаря которой мои ступни едва не отрываются от земли. И то, что из меня даже сейчас так и брызжет смех. И губы, норовящие растянуться в улыбку, несмотря на то, что я понимаю, как все это серьезно. Я просто ничего не могу с собой поделать. Я слишком счастлива. До последней капельки крови, до последней косточки, каждая клеточка в моем теле поет.

Элли сует руку в карман и достает пакетик, набитый крупной розовой солью вперемешку с колючими веточками. Еще в нем виднеются разноцветные засушенные цветы. Нас тут же окутывает едкий хвойный запах.

– На этой неделе я внесла в рецепт кое-какие изменения, – серьезно сообщает она.

И сует пакетик мне в руки. Какой он тяжелый! Это, наверное, от пахучих эфирных масел и трав, которые она тайно выращивает в каком-то тенистом укромном уголке кампуса. Я послушно кладу его в карман платья и улыбаюсь.

– Спасибо, Элли. Спасибо тебе большое.

* * *

Итак, две загвоздки. Всего две загвоздки, Грейс. А в целом? В целом у нас все отлично. Вот и еще одна замечательная репетиция позади, верно ведь?

Тут я вспоминаю, что Грейс здесь нет. Я снова в театре одна. Студенты уже растворились в предрассветном сумраке, а я стою на сцене. В том уголке, где обычно ждет Грейс с огромной кружкой кофе в одной руке и запретной сигаретой в другой, сейчас пусто, только кружится в воздухе пыль. Я вспоминаю, как оставила ее в спальне, лежащей на боку, с открытым ртом и глядящей на меня черными провалами глаз. А потом напоминаю себе, что на крыльце ее ждут прекрасные цветы и смеющиеся шарики. И улыбаюсь. Она ведь наверняка уже все это забрала? Просто не успела поблагодарить меня. Не успела ответить на сообщение, которое я прислала ей несколько дней назад – эмодзи в виде тюльпана, воздушного шарика, подмигивающий смайл и вопросительный знак. Наверное, бережет энергию, чтобы побыстрее поправиться. А мои подарки ей в этом помогут. Спорить готова, они очень ее порадовали.

Я снова отправляю Грейс смайл и два вопросительных знака. И вовсе не впадаю в панику, не получив ответа. Ничто не хлопает черными крыльями за моей грудной клеткой. Сердце бьется размеренно. Я бы даже сказала, что в груди у меня легко и просторно, как в поле. Вот что, напишу-ка Грейс еще раз. Нет, лучше позвоню. Когда болеешь, куда приятнее слышать знакомый голос, чем вчитываться в буквы, верно ведь? Помнишь, как это было у тебя, когда тебе нездоровилось? Нет, почти не помню. И все же я отчего-то не набираю ее номер, а снова оформляю на ее адрес доставку. На этот раз сваливаю в корзину все самое полезное. Вишню Ренье. Питахайю. Имбирь. Несколько сырых стейков, где много железа. Бузинную воду. Утром позвоню в цветочный магазин и попрошу их снова прислать ей шариков. И еще один кактус, пожалуйста. А в винном опять закажу шампанское.

«Надеюсь, тебе хорошо отдыхается, – пишу я в сообщении. – У меня тут все под контролем ».

У меня все под контролем, Грейс. Правда!

– Миранда, с кем ты разговариваешь?

Поднимаю глаза от телефона. Пол. Стоит в дверях зала. Одет он как-то непривычно. И волосы сильно отросли. А глаза отчего-то глядят на меня с испугом.

– Ой, Золотая рыбка, ты что тут делаешь? Пришел спектакль посмотреть? Так еще рано. Премьера только завтра.

– Миранда, с тобой все в порядке?

Хьюго. Это всего лишь Хьюго со стаканом кофе в руке. В клетчатой фланелевой рубашке и черной футболке с Black Sabbath. А еще на нем потертая байкерская куртка с заклепками.

– Все хорошо, – говорю я. – Просто день был долгий. Зрение фокусничает.

– Тебе бы домой пойти. Выспаться перед завтрашней премьерой. То есть уже сегодняшней, – поправляется он, покосившись на экран телефона.

– Нет, мне нельзя уходить. К несчастью, Грейс прийти не смогла, так что я должна быть здесь.

– Миранда, тебе нужно поспать.

– Ничего подобного, это Грейс нужно поспать. А мне вообще ничего не нужно. Все хорошо, все идет прекрасно.

– У тебя снова кровь, – замечает он.

– Правда?

Хьюго подходит ближе и опускается на колени. Смотрит на мою ногу, рана на которой и в самом деле снова кровоточит. Нежно проводит по ссадине пальцем. Так нежно, что я невольно зажмуриваюсь. Столько внимания – и из-за чего? Маленького пореза? Который даже не болит? В этой нежности