узнавание. О да. Ему бы понравилось. Конечно, понравилось бы! Но изображает он шок и растерянность. Смотрит так, будто я помешалась.

– Что? Нет! Нет, конечно.

Он снова и снова качает головой, а я подступаю к нему все ближе. Прошу схватить меня за волосы, ударить в живот, не медлить. Придушить меня, если его это заводит. Заводит же? О да.

– Нет! Миранда, хватит, прекрати, хорошо? Я ухожу. Я…

Но я уже ухватила его за руки и закинула их себе на шею. Хьюго пытается вырваться, но я держу крепко. Мы оба даже не подозревали, что я такая сильная. Глядя на меня в ужасе, он старается высвободить руки, но ничего не выходит. Я с силой прижимаю их к своей шее. Заставляю его сдавить мне горло.

– Миранда, какого хрена ты делаешь?

– Давай же! – говорю я. – Причини мне боль!

Он в ужасе качает головой. Потрясенный тем, что его руки сомкнулись на моей шее. Тем, что под подушечками его пальцев бьется мой пульс. Хьюго снова силится вырваться, но я не выпускаю его рук. И тихо спрашиваю:

– Вот что ты сделал? Так все было?

Он снова качает головой. И я сильнее вдавливаю его руки себе в горло.

– Все нормально, я понимаю, ты не нарочно. Мы все не нарочно, всегда. Или все же нарочно? Может, нам этого чертовски хочется, а? Да какая разница? Что сделано, то сделано. Пути назад нет. Слишком поздно, верно ведь? Так давай же. Сам знаешь, что тебе хочется. Я чувствую. Чувствую!

Я отпускаю его руки. Теперь он держит меня за горло сам. Крепко сжимает его горячими ладонями. Большие пальцы застыли ровно над ключицами. Вот-вот надавят. Знаю, его так и подмывает вонзить их мне в плоть и посмотреть, что будет. Останутся ли синяки? Вроде тех, которыми награждал меня Марк? Ах, эти его маленькие отметины. Черные, фиолетовые и желтые акварельные пятнышки, расцветавшие на моих ногах и боках. Рубцы, алевшие на бедре после встречи с Джоном. И шрамы, оставленные хирургом. Три зубца вил, по которым шотландцу так нравилось водить языком. А Пол? Следы его жестокости глазами не увидишь, они у меня внутри. Захочет ли Хьюго оставить на мне и свои отметины? Вот здесь, на шее, где кожа такая нежная, пронизанная голубыми жилками, а во впадинке бьется пульс? Захочет ли посмотреть, из чего я сделана? Узнать, способен ли он заставить меня кричать и плакать?

– Тебе же хочется. Я знаю. Все вы хотите только одного.

Он отдергивает руки. Так резко, будто я все еще удерживаю их у себя на шее. Он словно бы только что пробудился от кошмарного сна. Давненько ему не являлось ночами ничего такого. Хьюго смотрит на меня. Испуганно. Широко распахнув глаза.

А потом разворачивается и уходит. Ни разу не оглянувшись. Волосы его золотятся в предутреннем сумраке. Золотисто-рыжие, как чешуя золотой рыбки.

– Наверное, это к лучшему, – говорю я ему вслед. – Ты не способен был вынести мою боль. И мои слезы, когда я рыдала по-настоящему, верно? Считал их бездарной актерской игрой, да, Золотая рыбка? Скверным спектаклем. А тебе хотелось посмотреть хорошее представление. Хотелось, чтобы я распевала со сцены и голос у меня был легкий и беззаботный, как и сердце. Такое легкое, что и не почувствуешь, как оно бьется. Никаких синяков, никаких слез. Только улыбка. «Мы просто хотим посмотреть хорошее представление, мисс Фитч. Устройте для нас отличный спектакль». Всем нужно только одно – хорошее представление. Что ж, я им это устрою. Завтра вечером, верно ведь? Ой, нет, уже сегодня. Сегодня же премьера? Так скоро, тик-так, тик-так. Пожалуй, Грейс, мне и в самом деле пора отдохнуть.

Глава 26

Домой я еду в предутренних сумерках и всю дорогу напеваю. Я теперь сама себе радио. Убеждаю себя, что надо бы притормозить у дома Грейс. Просто узнать, все ли в порядке. Вот именно. Убедиться, что все хорошо. Я так и спрошу у нее: «Все хорошо?»

Но возле дома Грейс я не останавливаюсь. Еду дальше. Не снимаю руки с руля, а ногу с педали газа. Включаю музыку. Громче, еще громче. Песня такая славная, правда? Так и окрыляет. Я парю в воздухе над водительским сиденьем. В буквальном смысле. Наверняка все дело в этой воодушевляющей мелодии. Джуди поет о счастье. Бедняжка Джуди, которая большую часть своей жизни была несчастна. Кого бы ее песня не окрылила? Что там Пол однажды сказал про бетховенскую «Оду к радости»? Что она о счастье, которое испытать можно, только пережив невыносимую боль и великое страдание? Так вот, Джуди – моя «Ода к радости». Из колонок на полную мощность ревет «Дзинь! Звенят струны моего сердца»[26]. Я делаю музыку еще громче. Не только потому, что мне нравится песня, но и на случай, если снова раздастся звук, который я недавно услышала. Если честно, он меня немного напугал, но я была слишком занята – очень, очень занята, – чтобы разбираться, что это такое. Поначалу я даже не была уверена, что он в самом деле существует. Может, почудилось? Ведь звук был очень слабый. Отдаленный и в то же время близкий. Какой-то фоновый гул. Можно ли назвать его музыкой? Разве что фоновой, фоновой музыкой. Я не поняла даже, изнутри он звучал или снаружи. Но откуда бы ему взяться внутри меня? Нет, конечно же, он снаружи, сказала я себе, а потом, уйдя с головой в дела, совершенно о нем забыла. И все же он шел изнутри. Во мне что-то жужжало… Жужжало? Ну да, чепуха какая-то, а вот ведь. Что-то жужжало у меня в черепе. Правда, у меня и черепа-то больше нет. Голова такая легкая, как будто в ней не осталось ни одной косточки. Однако я и сейчас его слышу. Гудит на заднем плане, словно аккомпанемент, сопровождающий основную музыкальную тему. И создается впечатление, что у песни есть подвальный этаж, о котором Джудино «Дзинь!» и не подозревает. Темный, недостроенный, заставленный кипящими котлами. «Жуть», – вот какое слово приходит мне на ум. «Жуть, жуть, жуть». Словно кто-то черными камешками выложил его у меня в голове. Но на самом деле мне совершенно не жутко. Ничего подобного. Я выкручиваю громкость на магнитоле до максимума. Пускай Джуди заглушит гул, прокричав о своем счастье на весь мир.

Потом я вспоминаю, как троица постукивала ботинками. И кошусь в зеркало заднего вида, просто на всякий случай. Просто чтобы проверить, не едет ли кто за мной, не преследуют