глаза на Берна или Шэма, собираясь что-то сказать, но тут же, передумав, отводил взгляд.

— Нам троим лучше постараться держаться вместе, — невозмутимо сообщил Шэм.

— Ага, — разом согласились оба других, жалея, что не сказали этого первыми.

И тогда один за другим они поняли, что у каждого теперь свой путь, и идти по нему придется в одиночку, и что каждый уже сейчас сам по себе, пусть еще и продолжая помогать остальным, но уже глядя на них глазами постороннего. А окружающий их мир в это время становится призрачным и пустым, и они уже оказались в этой изменившейся реальности, где нет и не может быть никакой помощи и поддержки ни от кого.

— Выходи строиться на дорогу!

Облегченно вздохнув, они повиновались, подхватили винтовки и заторопились к дороге, пролегавшей пятью футами ниже, скользя по узким ступенькам, расквашенным дождями и множеством ног. Дежурные и наряды по лагерю столпились вокруг, провожая их. Они построились, рассчитались, разобрались четверками в две шеренги и встали «вольно» в ожидании; все это заняло лишь десяток секунд. Уже в нескольких ярдах в тумане люди виделись лишь смутными тенями. Вскоре последовала команда «смирно», и вдоль строя проследовал полковник. На этот раз Берн смотрел не сквозь и мимо него, а прямо в глаза. При всей непроницаемости суровое, четко очерченное лицо полковника светилось теперь задором и добродушием, не теряя при этом прежней загадочности. Полковник на серой лошади едва спустился к дороге, а из тумана уже слышался его высокий звонкий голос. Одна за другой звучали команды ротных офицеров, слышался шорох от движения многих людей, повинующихся командам, звук шагов. Подошла их очередь: топнули ноги, тела качнулись немного вправо, колонна двинулась, и нечеткий ритм шагов, казалось, отсчитывал уносящиеся мгновения их жизней, а жидкая грязь засасывала ноги при каждом шаге, липла к башмакам, и все же вскоре они перешли на широкий походный шаг. Шли молча, дома и постройки Бю-ле-Артуа уплывали назад, по сторонам дрожала и клубилась туманная мгла. Они шли, а земля, жизнь и время не замечали этих солдат, словно никогда и не было их на свете.

Глава XVI

Вот мы сейчас видим, как занимается день, а конца его, может быть, и не увидим.

У. Шекспир[141]

Грохот орудий продолжался, снаряды рвались все чаще. Казалось, над головой несется шторм, и волны прибоя одна за другой с шумом и грохотом накатываются на позиции, а секундное затишье между ними делают эту адскую музыку совсем уж невыносимой. Люди скрючились в окопах, словно пытаясь укрыться от бури. С истошным визгом ликования что-то налетело на них сверху и, взревев напоследок, разорвалось на части, обдавая их градом осколков, комьями земли и потоком грязи, плеснувшей по траншее и полоснувшей брызгами по заполненным водой воронкам. Люди напрягались все сильнее, кто-то пытался плечом проложить себе дорогу сквозь сгрудившихся товарищей, в ответ они теснее прижимались друг к другу, теряя равновесие и чертыхаясь, навалившись на соседа.

«Еб твою мать, двигай отсюда своими ногами, но только не по мне!» — сердито ворчал кто-то, и волна идиотского веселья кругами расходилась от эпицентра скандала. Берн отхлебнул чаю, на душе стало легче. Чай, пусть и чуть теплый, хотя бы снял сухость во рту. Берна колотила дрожь, и он уверял себя, что это от простуды.

Во тьме медленно полз туман, оседал на людях мелкими каплями, словно касаясь их призрачными пальцами. Влага конденсировалась на касках, покрывала бусинками капель ворс шинелей, тяжелила ресницы, легкими струйками стекала по скулам. Все вокруг было липким и мерзким, уже в паре ярдов тонуло в мутном мраке, но сама темнота, казалось, излучала слабое свечение. Во влажном воздухе острее ощущались запахи. Несло гнилью и разложением, кисло воняло грязной одеждой и немытыми телами. Над головой летели снаряды, вздыхая, ноя и требуя крови. Воздух трепетал. Но фрицам и этого было мало. С нарастающим ревом очередной снаряд взрыл землю прямо перед ними, в полном отчаянии люди еще сильнее скрючились, вжались в стены траншеи. Грянул мощный взрыв, со звуком лопнувшей струны часть стены осыпалась внутрь, похоронив под собой несколько человек. В тесноте траншеи их нелегко было вытащить из-под завала.

Берна колотило все сильнее. Чтобы унять дрожь, он изо всех сил стиснул зубы, а потом сделал глубокий вдох и с тихим стоном выдохнул воздух. Немного полегчало. Страх леденит кровь, но умение вовремя распознать его признаки помогает хоть немного справиться с собой. Берн дышал часто и прерывисто и слышал судорожное дыхание окружающих его людей. Как и все вокруг, он беспрерывно облизывал губы и с трудом сглатывал слюну, стараясь хоть немного уменьшить сухость во рту. Осознание, что остальные страдают так же, как он, если не больше, странным образом успокаивало. Из окружающей темноты доносились непроизвольные стоны и всхлипывания, люди словно пытались сбросить с себя невыносимую тяжесть. Берн встретился глазами с Шэмом и прочел в его взгляде немой вопрос. Оба тотчас же отвернулись, чтобы не видеть ужаса в глазах друг друга. Он украдкой взглянул на Мартлоу, тот стоял опустив голову. Волна жалости и симпатии накатила на Берна и вызвала еще один судорожный вздох, а парень вскинул голову, блеснув белками глаз из-под каски. Взгляд был удивленно-недоверчивым, нижняя губа дрожала. Сзади послышался возглас. «Держись, братишка!» — почти умолял кто-то. «Да мне ваще насрать», — послышалось в ответ. В нем была горечь и презрение к сочувствию.

— Ты нормально, малыш? — Берн постарался придать голосу непринужденный тон. В ответ Мартлоу лишь утвердительно кивнул. Берн перенес вес тела на другую ногу и почувствовал дрожь в колене расслабленной ноги. Дело, конечно, было в простуде. Было бы легче, найдись для них хоть какое-то занятие — например, очень кстати было бы приготовить лестницу и установить ее в нужное положение. Ожидание леденит человеческий разум и сковывает неподвижностью само время, но команда ломает лед. Поступает команда, лед лопается, все чувствуют облегчение и уже готовы действовать. Они глубоко дышали и уже спокойно смотрели друг другу в глаза, вопросов больше не было.

— Это мы уже проходили, — проговорил Шэм.