И Гамильтон, и Джефферсон обладали четкими представлениями об экономическом будущем своей страны. Гамильтон являлся решительным противником концепций laissez-faire и свободного рынка, которые в конце XVIII в. отстаивал великий английский экономист Адам Смит. Министр финансов США склонялся к меркантилизму и считал, что государство должно ограждать отечественную промышленность от иностранной конкуренции и поощрять важнейшие отрасли производства. Он подчеркивал пагубность экономической зависимости от иностранных государств и обосновывал необходимость развития отечественной промышленности.

Совершенно иным видел экономическое будущее США Джефферсон. Государственный секретарь следовал учению французской экономической школы физиократов. Теоретики этой школы (Кенэ, Мирабо-старший, Тюрго, Дюпон де Немур и др.) видели единственный источник национального богатства в сельском хозяйстве. Некоторые историки, впрочем, возводят экономические взгляды Джефферсона к учению английского экономиста Адама Смита, который также считал земледелие самой выгодной сферой применения капитала. И Адам Смит, и физиократы были противниками всяких ограничений во внешней торговле. Республиканцы также полагали, что США должны отказаться от протекционистских тарифов на импортную продукцию. Джефферсон представлял себе США чисто аграрной страной, где преобладало бы мелкое фермерское хозяйство. «Поскольку у нас есть земля, на которой можно трудиться, пусть никогда наши граждане не становятся к станку и не садятся за прялку», — заявлял государственный секретарь. Он считал, что промышленное развитие неизбежно приведет к имущественному расслоению и появлению пролетариата, лишенного собственности и потому угрожающего стабильности общества. Джефферсон утверждал, что в условиях США, с их практически неисчерпаемым фондом свободных земель, промышленности всегда будет не хватать рабочих рук. Поэтому мануфактуры здесь не только были нежелательны, но и не могли нормально развиваться, так что защищать и поощрять их было нелепо. В конце концов, снабжать американский рынок мануфактурной продукцией можно было за счет импорта. «Пусть наши фабрики будут в Европе», — говорил Джефферсон[990]. Будь эта программа реализована, Соединенные Штаты, вероятно, так и остались бы сырьевым придатком европейских держав.

Будущее, однако, было за программой его соперника: уже с января 1790 г. энергичный министр финансов приступил к реализации целой системы мер, вошедших в историю США под названием гамильтоновской системы. Ее основы были изложены в трех самых известных «докладах» Гамильтона: «Об общественном кредите» (январь 1790), «О национальном банке» (декабрь 1790) и «О мануфактурах» (декабрь 1791)[991].

Партия федералистов полагала необходимым уравновесить влияние демократически настроенных народных масс влиянием элиты. Наиболее консервативные из них, в частности Джон Адамс, полагали, что народ вообще не должен участвовать в управлении государством — политическая активность широких масс должна быть ограничена выборами. Республиканцы выступали за укрепление демократических элементов управления и за возможно более активное участие народа во власти. Правда, во многом демократизм республиканских лидеров был ограниченным. Особенно это касается вопроса о рабстве. Джефферсон был рабовладельцем и не освободил своих рабов даже по завещанию. Гамильтон же был одним из основателей нью-йоркского общества по уничтожению рабства. Членами антирабовладельческих обществ были и многие другие федералисты[992].

Противоположными были позиции двух партий по политико-правовым вопросам. В политической теории республиканцев президенту отводилась лишь одна функция — проведение законов в жизнь. Самым сильным органом в системе разделения властей они мечтали видеть Палату представителей Конгресса. При этом они желали ослабить и федеральную власть в целом. По мнению Джефферсона, основной сферой компетенции федерального правительства должна была быть внешняя политика и внешняя торговля. Внутриполитические проблемы он оставлял штатам. «Лучшее правительство то, которое правит меньше», — заявлял идеолог республиканцев. В сфере конкретной политики республиканская партия отстаивала права штатов, стремилась свести к минимуму федеральные налоги и вообще вмешательство государства в экономику.

Федералисты, напротив, стремились к максимальной централизации США и к предельному усилению федеральной власти. Роль президента в их политической теории была огромной, ибо, по их убеждению, именно от эффективного функционирования исполнительной власти зависела эффективность правительства в целом[993]. Уже в 1790-х гг. партии из простых парламентских фракций начали превращаться в массовые организации. Каждая из них обзавелась собственным печатным органом. Федералистский курс проводила «Gazette of the United States». «National Gazette» была рупором республиканцев. На их страницах велась настоящая газетная война, используя слухи и сплетни. Так, в газете «Aurora» новостные колонки с 1794 г. вел (под скромной подписью «от корреспондента») Дж. Т. Каллендер, настоящий папарацци своей эпохи. Именно он вытащил на свет скандальный адюльтер А. Гамильтона с Марией Рейнольдс и связь Т. Джефферсона с рабыней Салли Хеммингс (первый из этих скандалов «Aurora» подробно осветила, второй — нет)[994].

Серьезным кризисом, ожесточившим межпартийную борьбу и всколыхнувшим прессу Соединенных Штатов в 1795–1796 гг., стал договор Джея с Великобританией[995]. Большинство американских исследователей считают, что противоречия между федералистами и республиканцами не являлись непреодолимыми, их конфликт не переходил за рамки либеральной традиции, поскольку партии не посягали на такие основы американского общества, как собственность и свобода[996]. Особенно эта позиция близка историкам школы «консенсуса». Противоположной позиции придерживался известный историк Р. Хофстедтер, считавший конфликт партий в конце XVIII в. настолько глубоким, что возникла угроза единству страны[997].