– Никогда не бывает так, чтобы что-то прошло бесследно. За каждый поступок приходится отвечать.

И опять горестно покачала головой.

– Это меня жизнь наказала, я знаю. Саша любил меня, а мне все это казалось несерьезным. Почему-то было такое чувство, что я не проживу с ним долго. Уйду. А получилось, что ушел он. Оставил меня.

Она заплакала. Горько, безутешно.

– Не надо, – попросил я. – Это я во всем виноват.

Я не мог бы объяснить, в чем именно заключается моя вина, но то, что виновен, чувствовал отчетливо.

– Мне казалось, что все это пустяки, – прошептала Марина. – Жила легко и просто, как мне самой хотелось. А оказалось, что нам ничего не прощается.

– Не надо, – попросил я. – Его уже не вернешь. Так зачем же казнить себя.

Но что-то в ее словах задело меня. Какой-то затаенный упрек там был. И я снова испытал чувство вины.

– Ты права, – признал я. – Мы все воспринимаем как игру. Но теперь бессмысленно корить себя за это. Надо жить, Марина. Я приехал, чтобы забрать тебя, Я не знаю, все ли будет у нас нормально после всего, что случилось, но мы должны попробовать. Лично я буду очень стараться, очень. Я буду любить тебя – всегда.

Я склонился и осторожно поцеловал ее. Это не был тот жаркий поцелуй, какой случался в минуты наших прежних с нею встреч. Сейчас это было нежное и трепетное действо – как признание в любви. Марина затихла и лишь изредка всхлипывала, вытирая слезы на лице тыльной стороной ладони.

– Мне хочется отвечать за тебя, – сказал я. – Любить тебя. Переживать за тебя.

Марина по-прежнему молчала, и я не знал, как мне расценивать это ее безмолвие.

– Собирайся, – попросил я. – Мы уезжаем.

Она посмотрела печальным взглядом, – в котором было еще что-то, чему я не мог подобрать определения.

– Я беременна.

Было видно, что ждет моей реакции. Не дождалась и продолжила:

– Это может быть Сашин ребенок.

Только теперь я понял, что она хочет быть со мною честной до конца. Но она сказала «может быть», и это мне все объяснило.

– Сколько ему? – уточнил я.

– Не больше месяца.

Я прикинул сроки.

– Это может быть и мой ребенок.

– Или Сашин, – упрямо повторила она.

Она сидела в кресле, и я опустился перед ней на колени, чтобы лучше видеть ее глаза.

– А тебе самой как удобнее считать? – спросил я. – Чей он?

Марина покачала головой и ответила мне печальной улыбкой.

– Это будет мой ребенок, – сказал я. – И мы с тобой никогда не будем пытаться определить, как все обстоит в действительности, Я хотел любить тебя, хотел, чтобы ты родила мне ребенка, – так чего же мне еще желать, если это уже случилось?

Из ее глаз снова потекли слезы, и она уткнулась лицом в мою грудь.

– Наверное, жизнь действительно бьет ослушников, – признал я. – Так давай делать из этого выводы и не совершать новых ошибок. Мы можем сейчас расстаться, но не будем ли мы потом жалеть об этом всю жизнь?

Кажется, я убедил Марину. Она безропотно собрала вещи, и мы вышли из квартиры так, как уходят навсегда.

На вокзале я купил два билета до Вологды. Марина была печальна и тиха. Я старался ни на миг не оставлять ее одну. Отлучился только однажды, чтобы позвонить Светлане. Она была дома.

– Это Женя, – сказал я. – Уезжаю. Вот прямо сейчас.

– Прощай. Мне будет тебя не хватать.

– Меня тебя тоже. Прощай.

Я прощался не только с ней, но и со всеми, кто здесь оставался. И с собой, прежним, – тоже. Навсегда. Я вспоминал первый день своего появления в кабинете у Самсонова. Там был другой я и другая жизнь. Как все изменилось за этот короткий срок!

В вагоне было малолюдно. Мы устроились у окна, и лучшего нам и желать было нельзя.

– Пообедаем? – предложил я.

Марина молча кивнула. Я не очень-то проголодался, но мне хотелось ее хоть чем-то отвлечь, потому что за окном проплывала Москва. Марина уезжала из города, в котором прожила всю свою пока не длинную жизнь, и наверное это было для нее немалым потрясением. Она слишком многое пережила за последнее время, и мне хотелось оградить ее от новых неприятных впечатлений.

– Там, в сумке, есть консервы, – сказал я. – Достань, пожалуйста. А я справлюсь насчет чая.

И снова Марина молча кивнула. Я отправился к проводнице. Она сидела в своем купе одна и старательно перебирала старые замусоленные билеты.

– Чаечку бы! – сказал я.

Проводница недружелюбно посмотрела на меня.

– Чаечку! Кофеечку! – передразнила она с досадой. – Не успели от Москвы отъехать – уже их жажда мучает!

– И все-таки! – проявил я настойчивость.

– Через час!

Я, наверное, виделся ей врагом. Вражеским лазутчиком, специально засланным в стан МПС с тем, чтобы своими наглыми претензиями и выходками дезорганизовать работу столь славного министерства.

– Вы поосторожнее, – огрызнулся я. – На линии работает контроль.

Эта абракадабра почему-то совершенно лишила ее спокойствия. Она заметно вздрогнула и воззрилась на меня, словно признав во мне авангард того самого контроля, который работает на линии. Я развернулся и отправился к Марине. Она сидела над распахнутой сумкой, зажав в руке фотографию. Она вскинула голову и, как мне показалось, даже смутилась.

– Дай, – мягко попросил я.

Она безропотно подчинилась. Это оказался тот самый снимок, где была она, был Саша и на стене за их спиной висели часы с кукушкой. Старые часы, интересные. Я всегда хотел иметь такие в квартире. Их не надо заводить, достаточно лишь потянуть за цепь, на конце которой висит металлический цилиндр, выполняющий роль грузила.

– Он так ревновал меня к тебе, – вдруг сказала Марина.

Я недоверчиво посмотрел на свою спутницу. Сначала подумал, что не понял, но потом догадался, что не ошибся.

– Саша? Ревновал тебя ко мне?

Она кивнула в ответ и печально улыбнулась.

– Он знал о моем существовании?

Она кивнула.

– Знал, – подтвердила. – И устраивал мне жуткие сцены ревности.

– Почему же ты ничего мне не говорила?

– А зачем? Чтобы ты, узнавши о пощечинах, которыми он меня одаривал, помчался с ним разбираться? И чтобы вы из-за меня передрались?

У меня даже сжались кулаки. Марина заметила это и невесело засмеялась.

– Вот видишь! – вздохнула она. – Так это еще время прошло. А что было бы, пожалуйся я тебе по горячим следам? Не говорила я тебе ничего – и правильно делала.