— Обманщик, — прошептала она себе под нос с обидой. — А говорил, не играет на рояле.

Наблюдая за Егором, она подумала, что он выбрал не слишком жизнеутверждающую мелодию: тоска, льющаяся от рояля, обволакивала, проникала в каждую крохотную клеточку тела, вытесняла из сознания любые чувства и мысли, заполняя все собою. Но Егор выглядел настолько сосредоточенным, настолько поглощенным этой музыкой, словно слился с ней в единое целое. Казалось, что он вкладывает в игру всего себя. Алена впервые видела его таким.

— Рахманинов, — прошептал рядом Митя. — Прелюдия си минор. Никогда не слышал, чтобы Егор играл что-нибудь другое.

— И так всегда было? — удивилась Алена.

— Мне девять лет, — напомнил Митя, — а Егору двадцать пять.

Алена нахмурилась, догадываясь, что маленький умник иронизирует.

— Старшие братья говорят, что в школе он играл на фортепиано часто, но потом перестал. Только иногда бывает, когда рядом никого нет, играет эту прелюдию Рахманинова. Ее — и больше ничего. Никогда.

Когда Алена вновь устремила свой взгляд к Егору, тоскливая музыка вдруг поднялась и забурлила, как море в шторм. В полутемной гостиной, куда проникал лишь слабый свет заходящего солнца, поднялась буря. Сердце Алены забилось часто-часто, хотя у нее, напротив, было такое чувство, что музыка заполнила ее легкие, и она не способна дышать. Алена и не думала, что Егор может так играть. Ей показалось, как будто в этот момент он… кричал.

И тотчас она удивилась собственным мыслям. Егор? Кричал?

Нет, это был не жалобный крик, не просьба о помощи, это… Это была ярость. Как будто раненый медведь встал на задние лапы и из последних сил зарычал на небо — свинцовое, тяжелое и безжалостное к нему небо.

Этот бессловесный крик длился недолго. Алена ясно услышала в музыке какой-то болезненный надлом — и все вернулось на круги своя. Тоска, которая исходила от рояля в самом начале, вновь охватила все вокруг, проникая в грудь Алены с каждым вдохом.

Митя еще раз дернул Алену за рукав и кивком головы дал понять, что им лучше уйти. На секунду Алена подумала: этот мальчишка действительно ребенок? Кажется, что внутри он совсем взрослый — даже старше самой Алены. По крайней мере, он раньше нее понял: то, что здесь сейчас происходит — личное, не для зрителей.

Митя пошел вперед, ступая по коридору удивительно тихо. Алене для того, чтобы не шуметь, пришлось идти очень медленно, поэтому музыка Егора продолжала догонять ее и говорить ей в спину, и Алена никак не могла не слушать этот голос. Он преследовал ее до самой гостиной.

Егор играл так, что от звуков, которые, подчиняясь его пальцам, издавал рояль, было… больно. Это эмоции Егора? Это то, что он чувствует, исполняя эту прелюдию Рахманинова? Ему больно?

Алена на секунду замерла на лестнице. Она впервые видела Егора за роялем. Он даже соврал ей, не моргнув глазом, что не играет на инструменте. Как будто отвергал сам факт или… Отвергал ту бурю чувств, которые сейчас вырвались из него вместе с музыкой? Тех чувств, которые держал в себе за крепко запертой дверью. Чувств, о которых никогда бы не сказал словами.

Но если совсем недавно он даже не хотел признаваться, что умеет играть на фортепиано, то почему сейчас сел за инструмент? Почему играл так, как будто страдает, но эти страдания одновременно вызывают в нем ярость? Почему именно сейчас?

Перед глазами Алены возникло миловидное лицо девушки с мягкой улыбкой и фиалковыми глазами. В груди Алены завязался болезненный узел. Она с силой прикусила нижнюю губу, желая сдержать ее предательское подрагивание.

— Я такая глупая, — слабым голосом произнесла Алена.

То, как Егор играл сейчас. То, с какой нежностью и грустью смотрела на него в кафе Лида. Проклятие безбрачия…

Все становится таким понятным, если задуматься.

— Я здесь просто лишняя.

Лес встретил ее приветливо, как свое дитя. Деревья тянули к ней ветви, осторожно, чтобы не поранить, касаясь рук и плеч. Земля стелилась тропой, протоптанной не человеком — здесь ступали только дети леса. Впервые она видела их следы.

Алена слышала шепот — нежный, ласковый. Листва говорила с ней шелестом, ветер — свистом, маленькие сучья под ногами — кашляющим хрустом. Они успокаивали, что не обидят ее, уверяли, что защитят от всех горестей этого мира, обещали, что дадут ей приют. До скончания времен. Никогда она не будет, словно лист на ветру, блуждать неприкаянной. Здесь она найдет покой. Этот лес станет ее домом.

«Приди к нам», — шептал ветер.

«Останься с нами», — вторила ему листва.

«Стань одной из нас», — шуршала под ногами земля.

Покачнулась ветка над головой Алены — подняла девушка глаза и увидела куницу с белым горлышком и грудкой. Животное сбежало по стволу дерева и скрылось в зарослях кустарников где-то впереди.

Словно указывает направление, подумала Алена.

Из-за деревьев в нескольких шагах от нее слева вдруг появилась косуля. Животное не приближалось к ней, держалось на расстоянии и двигалось в том же направлении, что и она.

Раздался шорох справа — из-за зарослей лещины вышла рыжая лиса. И она не смотрела на Алену и не приближалась к ней — но шла в ту же сторону.

Нет, решила Алена. Не указывают направление. Сопровождают. Чтобы не сбилась с пути.

Или… Заботятся о том, чтобы не решила вдруг повернуть обратно, и непременно пришла, куда надо?

Ведь эти звери вовсе не были обычными лесными обитателями. Об этом говорило ее чутье, присущее людям только во сне. Об этом говорила окружающая их аура — почти незримая, но пугающая. Об этом сказали глаза куницы, глянувшие на нее лишь раз короткой алой вспышкой.

Алена совсем не удивилась, когда тропа и сопровождающие привели ее к озеру. В озере этом, словно в большом ковше, погруженном в землю, неподвижно стояла белая, как молоко, вода.

В этот раз Алена уже знала, что главная тайна озера притаилась в самом его сердце — там, где висел над млечной водой густой сизый туман. Алена мигнула — и туман вдруг стал расходиться от центра в стороны. Он не развеялся совсем, остался стоять над водой прозрачной завесой, и за завесой этой проступили очертания фигуры.

Нельзя было разглядеть, человек то был или существо иное, чья природа непостижима. Но рука, которая медленно поднялась, разгоняя лоскуты тумана в стороны, и застыла, протянутая ладонью вверх, была женской. Белая, тонкая, прекрасная.

И зашумел в этот момент лес громче прежнего. Словно заговорил тысячью голосами разом.

«Приди к нам».

«Останься с нами».

«Стань одной из нас».

Алена не могла вспомнить, где она была до того, как пришла сюда. Белая рука манила ее — нежная, как рука матери, но была в ней сила, которая обещала защиту.