Сейчас Таня, как в норе, укрылась в нашем доме в Сиэтле и выращивает там растения, о которых уже давно никто и слыхом не слыхивал. Ее ничто не остановит – ни извержение вулкана, ни кислотный дождь. Когда-то Таня была потрясающей красоткой с вьющимися кудрями; теперь же она носит парик из извивающихся змей. И даже не пытается выглядеть так, словно принадлежит нашему миру.

Я всем обязан ей, и по счетам нужно платить, а потому в то время, когда цунами и диктаторские режимы грозно вздымаются и топят под собою нашу землю-матушку, я, с трудом волоча свою задницу, тащусь в полутемный клуб в Чикаго, чтобы написать о недавно появившихся на музыкальном горизонте неких новых парнях с гитарами. Они назвали свою банду «Акеркок» – туманная аллюзия к шекспировскому Пэку, что меня, поскольку я уже давно занимаюсь этим делом, изрядно раздражает. У меня нет никаких оснований надеяться, что этот «Акеркок» окажется лучше, чем то дерьмо, о котором я последнее время писал. Думаю, там будут гитары, будут вокалисты, с деланым чувством поющие всем известные песни; кто-то из них наверняка будет симпатяжкой с приятным голосом, а остальные – напыщенные нули. В общем, ничего особенного.

Но вместо этого…

Я вхожу в пустой клуб и сразу же застываю, потому что слышу вой – плывущий над усилителями жуткий вой, похожий на песню какого-нибудь мифического зверя, которого никто никогда не видел и не слышал. А следом – стон, исторгнутый из глотки ведущего вокалиста и поддержанный остальными музыкантами. Пятеро парней, все без воздушных масок, все – не старше двадцати трех. Длинноволосый голенастый коктейль ярости и отчаяния – пишу я в голове, рассказывая воображаемому читателю о том, что вижу.

Музыка группы «Акеркок» – бросающая в дрожь младшая сестра творчества величайших групп, с которыми вы когда-либо имели дело. Эта музыка сексуальна, но она же рвет уши в клочья. Более того, парни из «Акеркок» не просто поют слова, известные всем и каждому. Они воют и рычат, подобно стае хищных птиц, кружащих над жертвой, или ветру, свистящему в окнах отеля-призрака. А потом в дело вступает электрогитара, и группа начинает, подчиняясь ее рифам, шествовать по страницам истории. Группа зациклена на вопросах песенной формы. Это то, что заставляет тебя как следует вглядеться в прошлое. И что ты там увидишь? Смерть. Тебе уже никогда не будет девятнадцать, понимаешь ты это или нет!

Что до меня, то мне уже почти пятьдесят, и меня как-то не тянет говорить о собственном мужском достоинстве. Не то чтобы это имело какое-нибудь значение. Об этом вообще никто не хочет говорить, но мне, к примеру, не приходится стыдиться, когда нужно писать о рок-группах. Могу я в этой связи честно писать и о собственном упадке и предстоящей кончине.

Главный вокалист приник к микрофону так, словно сосет из него кровь. Глаза его сверкают, и я ловлю себя на том, что вспоминаю группу «10», которая неким таинственным образом научилась фосфоресцировать на сцене, чем заставляла аудиторию выпадать в осадок. Теперь уж никто не помнит их песен. Помнят только то, что они сияли.

На сцене чикагского клуба «Королевская смерть» Эрон Хаос, вопящий панк-вокалист группы «Акеркок», известный диапазоном в пять октав, смотрит на своих поклонников как бешеная лисица. Его ладони в крови, и он пожимает плечами, дескать, вот как у нас делаются дела, ребятки. Потом слизывает кровь, как кот, совершающий свой обычный туалет.

Это, так сказать, официальная часть, и об этом я напишу в журнале. Но есть и неофициальная, и состоит она в том, что глаза у парня золотистые и широко раскрытые, как у козла, а мускулы на груди двигаются так, словно внутри у него целый клубок змей. Я вижу, как сердце у него бьется по обеим сторонам груди, и не могу отделаться от ощущения инфернальности происходящего. Он слишком хорош собой – таких парней в Америке не бывает. Кого-то он мне все же напоминает, из тех, кого я знаю; но мир велик, и в нем до черта всякого-разного.

Зал постепенно заполняется. Облаченные в легкие одежды (чуть заметные тряпочки), явились штатные фанатки. Подтянулись иные, потасканные и битые жизнью, поклонницы рок-н-ролла – эти просто странствуют по клубам в поисках экстаза и озарения. Входят тихо и бесшумно. Но, может быть, это ощущение у меня возникло оттого, что я слишком поглощен музыкой?

Воздух пропитан запахом виверы и затопленного леса, а Эрон Хаос, без рубашки, стоит перед залом, битком набитым поклонниками. Люди жаждут его услышать, они побросали свои машины посреди дороги и бросились сюда, на шоу. Какая-то девица взгромоздилась на стойку бара, а потом ласточкой прыгнула вниз. Толпа подхватила ее и отнесла к сцене, к ее кумиру.

Бессмертные, думаю я, а потом качаю головой. Мысль весьма банальная, если отнести ее к длинноволосой девице в тесном белом платье, стоящей перед парнем, затянутым в кожу. Все это напоминает мне о моем браке, о вещах, о которых я не знаю и никогда не узнаю. О Тане, в конце концов; и я чувствую, как мое сердце начинает источать лаву.

Мысль о Тане, как всегда, провоцирует безумные видения.

Девица на сцене поворачивается, миг-другой смотрит на толпу и начинает петь. Изо рта ее одна за другой появляются неясные формы, все как одна с хвостами, копытами и хрупкими прозрачными крыльями. Эти создания слетают в толпу и начинают что-то нашептывать на ухо танцующим подросткам. Танцующих человек пятьдесят. Может быть, сто. Позади группы, на заднике сцены, я вдруг вижу провал, зелено-золотистую дверь, открывающуюся в какое-то иное пространство. Моргаю. Видение исчезает.

Немного истории: я неплохо знаком с галлюциногенами. Нет, серьезно. Я собирал эти долбаные грибы на Северо-Западе, с Таней, в те еще времена, когда болтался без дела и понятия не имел, что грибы абсорбируют радиоактивность.

Я и раньше видел девиц, сопровождающих группы. Но таких, как здесь, не видел никогда. Девицы – старомодного типа, танцуют в первых рядах, щелкают над головой пальцами, словно это маленькие челюсти, а соски у них, словно шипы, торчат под тканью футболок. Некоторые же вообще без футболок. Когда они кричат в восторге, их крик напоминает крик совы, пикирующей на жертву. Они танцуют так, как танцуют дети под дождевальной установкой; но с этими детьми вам лучше не связываться, потому что это – сам Сатана в детском обличье.

Наблюдая за ними, я расслабляюсь. Нет, поклонницы рокеров не могут быть такими. Это я виноват, точнее, мое прошлое. Самое странное здесь, реально, это сама публика – вся, без исключения. Им по двадцать, а может быть, и меньше.

То есть это подростки.

Как Лазарь, восставший со смертного одра, я звоню в «Роллинг Стоун» и кричу, что реально хочу сделать для них материал об этом шоу.

Идиот на том конце линии что-то бубнит, что я перевожу как: о, вечная трагедия пишущего – вы получили премию Пулитцера, и это что-то да значит, а посему я даю вам добро и оплачиваю расходы. Дерзайте.

Дело на мази. Я протискиваюсь за кулисы, размахивая удостоверением с истинно журналистской чванливостью и самодовольством, что вполне компенсирует седые волосы в моей бороде и явственно торчащий из ушей мох.