Грозе было запрещено не только разговаривать с Дорой, но даже приближаться к ней, однако ничего другого не оставалось. Выступление заканчивалось, скоро у выхода начнется давка, Дору оттеснят в сторону, она может опоздать, и тогда…

Гроза быстро подошел к Доре и коснулся ее локтя. Она обернулась с испуганным выражением, но при виде Грозы ее испуг сменился изумлением.

Он едва приметно качнул головой на выход. Дора поняла, кивнула, быстро пошла туда.

Новиков, явно встревоженный (он не знал Грозы и не понимал, что происходит), поспешил следом. Дора что-то шепотом объяснила ему на ходу. Вдруг лицо ее стало сосредоточенным, внимательным, и Гроза понял, что она наконец-то приняла внушение Трапезникова.

Значит, и в самом деле помеха крылась в металле. И значит, если нужно оградить себя от постороннего внушения, можно пользоваться этим способом. Интересно, известно ли об этом Николаю Александровичу? Когда все закончится, надо ему обязательно сказать!

Они шли к выходу, а вслед неслись заключительные слова Ленина:

– Мы знаем, что со стороны буржуазии сопротивление бешеное, но верим в конечную победу пролетариата. Ибо, раз он мог выйти из чудовищных бедствий военной империалистской грозы и водрузить на развалинах разрушенного им здания – здание социалистической революции, он не может не победить. У нас с вами только один выход: победа или смерть!

Раздались аплодисменты, и тут же за спиной Грозы послышался поспешный топот: рабочие покидали митинг. Однако им пришлось приостановиться, чтобы пропустить оратора, который шел в окружении их товарищей, отвечая на вопросы. Позади него следовал высокий худощавый человек лет пятидесяти, одетый в кожанку, какие носили чекисты. Хотя Трапезников был уверен, что Ленин отправился на завод Михельсона без охранников, видимо, одного он с собой все же взял.

Человек обшаривал толпу настороженным взглядом. Его лицо показалось Грозе знакомым, и внезапно он понял почему. При светлых, вьющихся, слегка тронутых сединой волосах у этого человека были необычайно яркие черные глаза, так похожие на те, которые некогда поразили Грозу в самое сердце.

Это отец Марианны! Это Артемьев!

Да, Николай Александрович был прав… Окажись он сам здесь, на месте Грозы, Артемьев его узнал бы сразу, и их дело было бы кончено.

Дора и Гроза выскользнули на площадь первыми. Тучи сгустились, все вокруг казалось еще более мрачным.

Дора подошла к переднему крылу автомобиля Ленина, отвернулась, проворно достала из портфеля пистолет и переложила его в карман. Зажимая зонтик под мышкой, она делала вид, что возится с замочком портфеля.

Ленин, уже надевший черное пальто поверх своего люстринового пиджака, вышел из проходной. Матрос Новиков, словно заботясь о том, чтобы его не толкали, пытался сдержать рабочих, которые спешили покинуть цех. Он даже попытался задержать Артемьева, однако тот лишь скользнул по нему глазами – и Новиков отпрянул.

Артемьев продолжал ощупывать взглядом толпу. В сторону черного фургона он даже не посмотрел, и Гроза почувствовал мгновенный прилив гордости. Николай Александрович считал Артемьева изрядным оккультистом, однако тот не смог проникнуть сквозь защитное поле, которое выставил Гроза!

Тем временем Ленин приблизился к машине, и водитель уже потянулся открыть для него дверцу. И вдруг Гроза заметил, что Дора прижала руки к глазам, а когда отняла их, вид у нее был совершенно ошеломленный. Она нелепо водила перед собой растопыренными пальцами, а глаза ее, испуганно вытаращенные, казалось сплошь залитыми чернотой расширившихся зрачков.

Дора ослепла…

Гроза повернулся к фургону:

«Беда! Дора ничего не видит!»

«Спокойно! – словно бы зазвучал в его ушах уверенный голос Трапезникова. – Начинаем! Tempestas!»

Это было сигнальное слово для Лизы. В переводе с латыни оно означало «гроза», и все понимали, почему было выбрано именно оно. По этому сигналу открывалась связь между Лизой и Дорой – «боевая связь», как это называл Трапезников, – и начинал действовать на полную мощность его «рупор».

Лицо Доры мгновенно стало спокойным. Она опустила руку в карман тужурки. Вот сейчас она выхватит револьвер и…

В это мгновение кто-то до боли сжал Грозе руку. Он знал, что рядом никого нет, однако все же недоумевающе взглянул на свои пальцы, сведенные судорогой. И сейчас же в его сознание прорвался чужой размеренный голос:

«Все на свете проходит, пройдет и ваша боль и ваша ненависть. И вы сами забудете об этом. Но о человеке, которого вы убили, вы никогда не забудете. Он будет с вами в постели, за столом, в одиночестве и в толпе. Нет, убийство – всегда убийство. И важна здесь не боль, не смерть, не насилие, не брезгливое отвращение к крови и трупу, – нет, ужаснее всего то, что вы отнимаете у человека его радость жизни. Великую радость жизни!»

Это был какой-то посторонний мысленный посыл, причем настолько сильный, что Гроза на эти несколько секунд перестал воспринимать четкие сигналы Николая Александровича, Лизы, Доры и ощущал только ужасное недоумение и растерянность, овладевшие им. У него помутилось в голове – мыслить мешал чужой голос:

«Никто – ни вы, ни я, ах, да просто-напросто никто в мире не верит ни в какую загробную жизнь. Оттого все страшатся смерти, но малодушные дураки обманывают себя перспективами лучезарных садов и сладкого пения ангелов, а сильные – молча перешагивают грань необходимости. Мы – не сильные. Когда мы думаем, что будет после нашей смерти, то представляем себе пустой холодный и темный погреб. Нет, голубчик, все это враки: погреб был бы счастливым обманом, радостным утешением. Но представьте себе весь ужас мысли, что совсем ничего не будет – ни темноты, ни пустоты, ни холода… Даже мысли об этом не будет, даже страха не останется! Хотя бы страх! Подумайте!»

Грозе почудилось, будто его сознание внезапно окуталось серым туманом, и сквозь этот туман каким-то образом прорывались отдельные то ли крики, то ли стоны, то ли приказы, мешались фигуры людей, черные пятна чередовались с мутно-цветными, и во все это вдруг врезались громкие хлопки – звуки выстрелов.

Немедленно зрение и сознание прояснились, и Гроза с необыкновенной четкостью увидел Ленина, падающего к колесам автомобиля, Дору с револьвером в руке, испуганных, ошеломленных рабочих, а потом до него донесся отчаянный крик Лизы: «Берегись, Гроза!» – и приказ Трапезникова: «Внимание!»

В то же мгновение Гроза почувствовал, что судорога скручивает уже обе его руки. Он застонал от боли и встретился взглядом с черными глазами, приближавшимися к нему. Да-да, ему показалось, будто фигура Артемьева обратилась в некую бледную тень – остались только мрачные глаза, в которых сосредоточилась вся сила этого человека, желавшего подчинить себе Грозу, а может быть, и уничтожить его.

Его самого, Трапезникова, Лизу…

«Tempestas!» – просверлил сознание голос Николая Александровича, и Гроза окончательно пришел в себя. Теперь он отчетливо видел подошедшего совсем близко Артемьева и швырнул в него «огонь» со всей силой ненависти, на какую только был способен!