– Меня насторожил тот факт, что из осажденного советскими войсками Кенигсберга Вальтер Бэр каким-то образом пробрался домой, в свой родовой замок «Бэрхауз», находящийся под Гамбургом.

– Что же вы находите здесь странного? Война фашистами была уже проиграна, вот он и дезертировал.

– Не забывайте – он служил в спецкоманде СС, где жесточайшая дисциплина сохранялась неукоснительно даже накануне гибели Германского рейха, – возразил Марку Винтер.

– Как же тогда Вальтеру Бэру удалось бежать из Кенигсберга?

– Вероятней всего, никакого бегства не было. Вальтер Бэр мог покинуть Кенигсберг лишь с разрешения непосредственного начальства, иначе тут же поплатился бы жизнью. Из осажденного города можно было вырваться только по особому пропуску.

– Вы думаете, он получил какое-то задание?

– Я уверен в этом. Вальтеру Бэру вполне могли поручить вывезти Янтарную комнату из Кенигсберга.

– Куда?

– Еще во время войны мне случайно стало известно, что часть похищенных в России сокровищ Вальтер Бэр какими-то особыми каналами переправил в Швейцарию, в Цюрих, где тогда жил его брат, покинувший Германию после прихода к власти нацистов. Хранились эти ценности в одном из многочисленных цюрихских банков, находившихся на улице Банхенштрассе.

– Банхен-штрассе, – механически повторил Марк следом за Винтером, видимо, уже догадываясь, к чему он клонит.

– Вспомните телеграмму, отправленную из Кенигсберга в Берлин, – продолжил Винтер. – «Акция, связанная с Янтарным кабинетом, завершена. Объект депонирован в БШ». Меня удивило это банковское, не свойственное военным слово «депонирован», обозначающее «отдавать на хранение». Вот я и задумался: не в банк ли Цюриха на Банхен-штрассе, зашифрованный буквами БШ, и была отправлена на хранение Янтарная комната?

– Вполне логично, – тихо, словно бы сам себе, сказал Марк. – Вряд ли случайно Вальтер Бэр именно в Цюрих писал брату, что БШ для хранения Янтарной комнаты – самое надежное место.

Но теперь сомнения возникли у меня:

– Разве могла Янтарная комната разместиться в банковском сейфе? Пятьдесят квадратных метров янтарных панелей не уложить в один, пусть и большой, ящик. А ведь кроме панелей там были прочие украшения.

– Простите, у вас несколько упрощенное представление о банковском сейфе, – деликатно возразил мне Винтер. – Он может представлять собой целое бронированное подземное помещение, в котором свободно уместятся все детали Янтарной комнаты.

Тогда я выдвинул другой довод:

– Как можно было тайком спрятать в банке такую ценность, о которой известно буквально всем? Этот секрет очень быстро раскрылся бы.

– Банковская система Швейцарии на том и держится, что обеспечивает полную тайну вкладов, – объяснил мне Винтер. – Даже имя вкладчика – ничто, лишь бы был известен номер банковского счета или шифр сейфа. Банковские работники могут и сами не знать, что хранится в одном из бронированных сейфов.

Я вынужден был признать, что эта версия вполне может иметь право на существование, хотя сначала и показалась мне неубедительной.

Тут разговор у костра получил неожиданное продолжение.

– Михаил Николаевич, – обратился Марк к историку. – Я тоже давно хотел объясниться с вами, да все откладывал. Мы с лейтенантом Смолкиным приносим вам свои извинения.

– Ну и денек выдался! – растерялся Окладин. – О чем вы?

– Помните остров на Соловках, где вы отдыхали с Олей прошлым летом?

– Да, было такое.

– На острове произошла неприятная история, с вами разговаривал лейтенант Смолкин…

– Ты здесь совершенно ни при чем, это была моя инициатива, мне и извиняться, – перебил Марка лейтенант.

– Вот так встреча! – изумился Окладин. – То-то мне ваше лицо показалось знакомым. Правда, признать вас трудно, вы были тогда в черных очках, настоящий детектив.

Пухлые щеки лейтенанта Смолкина вспыхнули – хоть прикуривай.

– Я наговорил вам тогда глупостей, извините. Произошла ошибка… Нет, не так. Я не подумал как следует, не посоветовался с Марком Викторовичем, вот и наломал дров. Документ, о котором я расспрашивал, похитил рулевой катера. Мы потом узнали, но было поздно, вас уже не было на острове.

– Не казните себя, – остановил лейтенанта Окладин. – Признаться, я тогда тоже погорячился, сам раскаивался, что так поспешно сбежал с острова, не разобравшись в деле. Да еще Оля переживала, что рассталась с каким-то молодым человеком, не простившись…

Окладин перевел взгляд на Марка и спросил с несвойственной ему нерешительностью:

– Как я теперь понимаю – это были вы?

– Да, это он, папа, – ответила ему Ольга.

– Ну и хорошо, что все прояснилось, – в замешательстве произнес Окладин, окинув Ольгу и Марка быстрым взглядом.

А о чем было говорить? С ними и без слов все было ясно, достаточно было посмотреть на их взволнованные, смущенные лица.

Мысленно я опять вернулся к дневнику опричника.

Можно ли доверять свидетельству Ганса Бэра, что царевич Иван принимал участие в заговоре против Грозного? Почему, если опричник намеревался опубликовать свои записки, они написаны на русском языке?

Теперь с этими вопросами я обратился к Винтеру, который, как оказалось, прочитал дневник опричника от корки до корки.

– У меня создалось впечатление, что записки рассчитаны на конкретного русского читателя.

– Кто же этот человек?

– Давайте рассуждать вместе. Ганс Бэр прибыл в Россию по заданию Ватикана, чтобы попытаться склонить Грозного к католичеству. С этой задачей он не справился, очутился в темнице и только после смерти царя смог вернуться на родину. Гансу Бэру надо хоть как-то оправдаться перед теми, кто послал его в Россию. И он сочиняет эти записки, в которых рассказывает, как успешно склонял к католичеству царевича Ивана, а заодно настойчиво старается кого-то убедить, что принятие католической веры – единственный путь для России, что к такому же выводу перед самой смертью пришел и царевич Иван. Учитывая то, что безвольный царь Федор практически не правил страной, можно предположить, что Ганс Бэр адресовал свои записки Борису Годунову, о котором то и дело, к месту и не к месту, отзывался в своих записках как об умном, дальновидном политике. Но, видимо, деятельность Годунова быстро рассеяла надежды служителей Ватикана перетянуть его на свою сторону, вскоре они сделали ставку на Лжедмитрия, поэтому записки опричника остались у его наследников.

– А зачем тогда Ганс Бэр так подробно рассказал о спрятанных новгородских сокровищах?

– Вероятно, опричник уже знал, что сокровищ в тайнике нет, потому и сообщил о нем, чтобы уверить Годунова в своей полной искренности.

Удивительно, но даже Пташников не нашел возражений, так убедительно прозвучала версия Винтера. Она объясняла все: почему дневник опричника написан на русском языке, зачем так подробно рассказано о спрятанных сокровищах и с какой целью упомянут заговор, в котором будто бы участвовал царевич Иван.