Сегодня вечером

на девяностом году своего земного существования

отошел в лучший мир

достославный

мессер Микеланджело Буонарроти,

поистине чудо природы.

И поскольку мы обслуживали его вместе с другими докторами,

в числе коих был превосходный медик Федериго Донати,

то смогли оценить его редкие добродетели.

Итак, довожу до сведения последнюю волю мессера, а именно:

похоронить его во Флоренции, где останки величайшего человека,

которого только рождал мир,

должны покоиться вечно.

Рим, 18 февраля, год Спасения нашего 1564

Джерардо Фиделиссими из Пистойи,

милостью и щедростью его превосходительства

герцога Флоренции

доктор медицины

Буквы поплыли перед глазами Леберехта. На мгновение ему показалось, что Земля и впрямь остановилась. Из верхних окон квадратной башни пробивался бледный свет. Плакальщицы, приближавшиеся с улицы, по которой он пришел, жалостливо причитали, и все больше людей вторили их плачу. Вскоре на Мачелло деи Корви стало так тесно, что Леберехт предпочел удалиться из этой толчеи.

С того дня, когда умер его отец, которого он любил и чтил, ни одна смерть так не тронула Леберехта. И хотя он даже словом не обменялся с Микеланджело, флорентиец был для него идолом, чем-то вроде духовного отца. Слова доктора Фиделиссими о том, что Микеланджело был величайшим человеком, которого когда-либо рождал мир, для Леберехта не были преувеличением. Теперь он упрекал себя за то, что раньше не сделал попытки поговорить с мастером.

Погруженный в скорбь, Леберехт вернулся домой. Там он обнаружил вторую неожиданность этого богатого событиями дня, правда, на этот раз — более приятную: брат Лютгер на своем пути из Монтекассино сделал остановку в Риме.

Хотя на душе у него было очень скверно, Леберехт не мог удержаться от вопроса:

— Ну что, брат Лютгер, вручили вы свою святую крайнюю плоть?

Лютгер поднял палец.

— Надо с большей серьезностью относиться к реликвиям Святой Матери Церкви! В противном случае тебе грозит значительная церковная кара!

— Хорошо, господин великий инквизитор!

Они обнялись, и Леберехт сообщил о смерти великого Микеланджело. Однако, как ему показалось, эта новость не особенно тронула бенедиктинца.

Марта подала вино, и Лютгер рассказал о своих впечатлениях от монастыря Монтекассино, который имел такие невообразимые размеры, что возникала опасность заблудиться там, как в лесу. И в самом деле, никто, даже аббат, не мог сказать, сколько келий, комнат и залов было скрыто в его стенах, потому что каждая попытка подсчетов до сих пор давала разные результаты. Привычно воздавая должное вину, монах во всех подробностях поведал о том, как мизинец левой стопы святого Бенедикта, покоящегося в стеклянной раке, был изъят, оправлен в золото и зашит в его сутану, заняв место крайней плоти Господа нашего Христа.

Марта испуганно посмотрела на облачение бенедиктинца, а затем перевела взгляд на Леберехта, который, похоже, в мыслях был где-то очень далеко. Лютгер, слишком хорошо знавший молодого человека, конечно, заметил отсутствующее выражение его лица, а потому осведомился:

— Ты довольно близко к сердцу принял смерть мессера Микеланджело?

Леберехт кивнул.

— Но меня волнует не только его смерть, — признался он. — Однако сейчас мне не хочется об этом говорить.

Марта поняла намек и под каким-то предлогом покинула комнату.

Некоторое время монах и его ученик молча сидели, разглядывая друг друга. Наконец Леберехт, глубоко вдохнув, начал:

— Вы знаете об открытии Николая Коперника, которое он изложил в книге "De astro minante"?

— Разумеется. И время это неумолимо приближается. — Лютгер перекрестился. — Порой я спрашиваю себя, а имеет ли земная жизнь вообще какой-нибудь смысл?

— Вы говорите именно так, как того опасаются в курии, — заметил Леберехт и добавил: — Если, конечно, исследования Коперника вдруг станут известны.

— И что в этом удивительного? Допустим, я не могу больше верить Церкви, курии и Папе. Ну и ладно, в конце концов, они — люди. Но если я не могу больше верить Писанию, то во что же мне, доброму христианину, верить? Хорошо еще, что почти никто об этом не знает.

— Несколько дней назад я тоже так думал, но потом внезапно сделал ужасное открытие, которое заставляет меня предположить, что знание о близком конце света широко распространено между посвященными.

— Это невозможно. Тайна, вероятно, известна паре бенедиктинцев, горстке астрономов. Sapienti sat.[83]Но рассказывай!

Леберехт сделал большой глоток, словно хотел прибавить себе мужества. Он склонился к Лютгеру, который, полный любопытства, по-прежнему сидел напротив него, и тихо спросил:

— Скажите честно, сочли бы вы возможным то, что Микеланджело Буонарроти, упокой Господи его душу, знал о прорицании?

— Микеланджело? Насколько мне известно, он был скульптором, художником, архитектором и поэтом, но не занимался ни астрологией, ни теологией. Откуда ему иметь представление о таких вещах?

Слова наставника, из которых явствовало, что он не слишком высоко оценивал труды Микеланджело, возмутили Леберехта и заставили его горячо выступить в защиту мастера.

— Вы сильно недооцениваете Микеланджело, брат Лютгер. Он был не просто каким-то художником, который писал какие-то картины, ваял какие-то статуи, строил какие-то церкви и писал какие-то стихи. Он был величайшим из всех. Он писал, как Леонардо, ваял подобно Фидию, строил храмы, как бессмертный Брунеллески, а стихи его равноценны стихам Данте. Вы считаете, что такой, как он, был бы не в состоянии сообщить о себе потомкам?

— Друг мой, ты говоришь загадками.

— Тогда постараюсь говорить яснее. Давно уже, с тех самых пор как я работаю на строительстве собора Святого Петра, где однажды увидел Микеланджело, дикие мысли гнали меня в место, которое остается обычно недоступным для простых христиан. Речь идет о капелле, которая носит имя в честь Папы Сикста и для которой ни в коей мере не подходит определение "капелла", поскольку размерами она далеко превосходит многие приходские церкви к северу от Альп. Но скажу сразу: меня влекла — неудержимо, как грех черта, — не сама капелла, а большая фреска мессера Микеланджело "Страшный суд". Я не мог успокоиться до тех пор, пока с помощью Карвакки и одного знакомого кардинала, который позднее оказался только помехой, нашел ход в это таинственное царство.