Тут Изабель услышала голоса позади себя и, быстро оглянувшись, увидела еще четырех женщин, которые шли по дорожке к церкви. Отступать ей было некуда, и, быстро нырнув в притвор, она схватила Лэйси за руку и быстро повела вниз по ступенькам.

Лестница оказалась короткой, и они, миновав двойные двери, попали в длинный скудно освещенный коридор. Из коридора вели две двери – одна была закрыта, а вторая, дальняя – распахнута настежь. Оттуда лился свет, заливая еще один написанный от руки указатель.

Смех, топот ног: позади них спускались по лестнице люди. Изабель подбежала к первой двери, повернула ручку. Дверь была заперта. Больше идти было некуда. Она навалилась на дверь плечом, но та держалась. Она толкнула еще раз, изо всех сил, и услышала, как затрещал косяк.

– Прошу прощения, мы можем вам чем-то помочь?

Изабель резко развернулась и увидела четырех женщин, которые смотрели на нее с нижних ступенек лестницы. Она опустила голову, так, чтобы они не увидели ее глаза.

– Мы вас знаем? – громко спросила полная женщина в темно-зеленой охотничьей куртке. Она была самая маленькая из четырех, но манера ее поведения ясно говорила о том, что мириться со всякой чепухой она не намерена. – Ну-ка, девочка, посмотри на меня, – она шагнула поближе, пригляделась к Изабель и резко остановилась. – Какого черта?

– Что происходит? – раздался голос из противоположного конца коридора. В луче света, льющегося из комнаты, стояла хрупкого сложения женщина в простом платье до колен. – Гэйл, это ты? Что случилось?

Из комнаты позади нее вышли еще три женщины.

Изабель вдруг поняла, что она в ловушке. Она смерила взглядом женщин, преграждавших ей путь к лестнице, понимая, что ей придется, надеясь на лучшее, прорываться силой. Вот только она не была уверена, получится ли, особенно, если они попытаются ее удержать. Все они были крупные, сурового вида особы, все во фланелевых рубашках и высоких ботинках: жены и дочери шахтеров, крепкие женщины, вырастившие уже по нескольку детей и видавшие в своей жизни всякое. И как раз тогда, когда Изабель подумала, что хуже быть не может, по лестнице спустились еще пять женщин, которые принялись с любопытством заглядывать поверх голов, пытаясь разглядеть ее и Лэйси.

– Да она из этих! – закричала одна из вновь прибывших. Она указывала на Изабель. – Смотрите! Одна из тех, про которых в газете писали. Те психи, которые устраивали всякие безобразия.

– Девушка, а что это вы делаете здесь с этим ребенком? – спросила женщина в охотничьей куртке, и в ее тоне Изабель ясно услышала все, что ее ждало и в чем ее обвинят. И поняла, что ее проблемы только что сильно умножились.

– Синди! – крикнула женщина. – Пойди, позвони в полицию. Скажи Марку и ребятам, чтобы спускались сюда. Живо, бегом!

Девушка, стоявшая сзади, бросилась вверх по лестнице. Изабель стало понятно, что ей надо что-то делать, и быстро. Она отступила от Лэйси.

– Даже не думай об этом, – сказала женщина в зеленом. Остальные закрыли двери на лестницу, задвинули шпингалет и сплотили ряды. – Никуда ты не пойдешь.

* * *

Преподобный Оуэн стоял на средней ступеньке приставной лестницы, прижимая к груди серебряный шар для дискотек размером примерно с баскетбольный мяч.

– Держи покрепче, Скотт, – сказал он с некоторым раздражением.

– Да понял я, понял, деда. Ну, куда тебе это повесить?

– Никуда, – буркнул преподобный. – Я не хочу, чтобы ты это вешал. Я хочу, чтобы ты крепко держал лестницу.

Преподобному не слишком улыбалась идея превращать церковь в танцплощадку, но он не был слеп, по крайней мере, пока. Он видел, что его паства стареет, и, если не пытаться как-то привлечь молодое поколение, от церкви скоро ничего не останется. И все же иногда ему казалось, что временами он проводит больше времени, организуя деятельность всяческих клубов, чем проповедуя Слово Божье. Преподобный скучал по тем старым добрым временам, когда они с женой ходили от двери к двери с Библией под мышкой и несли людям Писание, несли веру тем, кому не во что было верить. Он припомнил, как на него спускали собак, как в него стреляли, как его проклинали и высмеивали. Но все это только разжигало его пуще прежнего, потому что он был солдат Божий, изгоняющий Сатану отовсюду, где только его находил, наполняя Духом Святым сердца суровых обитателей округа Бун. Уже давненько он не чувствовал, как Дух вскипает огнем в его жилах, давно не чувствовал вообще ничего, кроме усталости от бесконечных административных обязанностей или раздражения, когда приходилось улаживать мелкие свары среди его прихожан.

Преподобный Оуэн уже собрался подняться на верх лестницы, как вдруг до него донеслись какие-то крики из подвала. Он посмотрел вниз, на внука, и закатил глаза.

– У меня с самого начала было плохое предчувствие насчет этой истории с консультациями для разведенных. Соберите в одном помещении толпу разочарованных женщин, и проблемы вам обеспечены.

В двери ворвалась Синди, столкнувшись при этом с миссис Пауэлл, которая несла поднос со свечами. Свечи разлетелись по полу.

– Скотт, давай туда, живо! Свечи, гаси их скорее!

Каждый год преподобный пытался отговорить их зажигать все эти свечи, и каждый год миссис Пауэлл и ее «Комитет пенсионеров по украшению храма» настаивали на своем, утверждая, что свечки на подоконниках – это традиция, как и гирлянды из попкорна. А старожилы цепляются за свои традиции, как блохи за собачий хвост.

Синди быстро прихлопнула догорающие на полу свечки и вскочила на ноги. Она прямо-таки задыхалась от волнения. Преподобный несколько напрягся; Синди имела некоторую склонность к истерикам, и он мысленно приготовился к очередной мелодраме.

– Там, в подвале, один из этих, из чертей! – воскликнула Синди. – И у него маленькая девочка. Я, на хрен, не шучу! Звоните в полицию! Кто-нибудь, звоните в гребаную полицию!

Преподобный Оуэн подумал, не вызвать ли полицию по поводу грязного язычка Синди. Он принялся спускаться с лестницы, стараясь не уронить зеркальный шар и при этом не упасть самому, и уже поставил ногу на пол, когда в его церковь заявились черти.

Первый вошел, распахнув настежь двойные двери, и решительно прошествовал мимо Синди и миссис Пауэлл, прямо по центральному проходу. Сатана был гораздо выше, чем преподобный его себе представлял, семи футов ростом, с торчащими во все стороны черными жесткими волосами, с черной, как сажа, кожей, с хвостом, с горящими красными глазами и торчащими изо лба кривыми рогами.

Все замерли, церковь погрузилась в тишину. Даже Синди, казалось, лишилась дара речи. Все смотрели, широко раскрыв глаза: дети, взрослые, все до единого. На каждом лице был шок и страх, каждый сделал шаг назад, уступая дьяволу дорогу, но только не преподобный, только не Оуэн Огастес Элкинс. Нет, сэр. Не ту ты выбрал церковь, Сатана, не того пастыря! И если дьявол возжелал тут что-то осквернить, решил сломить веру преподобного и подчинить его своим черным догматам – что ж, его ожидала хорошая трепка, потому что преподобный был солдатом Божьим. И в первый раз за двадцать лет преподобный Оуэн почувствовал, как Дух Святой растекается по его жилам. Преподобный ступил вперед, преграждая дьяволу дорогу.