Можно вспомнить, что люди начали вести войны, направленные на тотальное уничтожение врага, только в неолите, когда было изобретено сельское хозяйство. Охотникам-собирателям требовалась огромная территория, чтобы прокормиться. Низкая плотность населения препятствовала возникновению сложных обществ. Повысив продуктивность земли, оседлые земледельцы и скотоводы стали жить более кучно, создали первые вождества и немедленно принялись воевать друг с другом. Только на территории Германии и Австрии было обнаружено три массовых захоронения с десятками жертв неолитических войн. В одном из них покоятся останки 26 людей, половина из которых дети. Многих из них, судя по переломам костей, перед смертью истязали. Археологи считают, что речь идет об уничтожении целых деревень. А ведь это происходило за 7000 лет до Сребреницы и бойни в Руанде[325].

До сих пор мы говорили о гражданских войнах и пограничных стычках внутри отряда перепончатокрылых. Настоящее же столкновение цивилизаций, какое и не снилось Сэмюэлю Хантингтону, происходит между муравьями и термитами. Тут столкнулись два совсем разных мира – продвинутые осы и продвинутые тараканы, насекомые с полным и с неполным превращением, чьи эволюционные дороги разошлись почти 300 млн лет назад. Это как если бы людям пришлось воевать с саламандрами в соответствии с сюжетом известного произведения Карела Чапека. И термиты, и муравьи делят одни и те же почвенные биотопы, что делает конфликты между ними практически неизбежными. Мирные термиты в этом противостоянии – сторона обороняющаяся, а хищные муравьи – наступающая. Термитам-солдатам приходится отражать набеги муравьев, которые охотятся на их сородичей, как на кроликов. Некоторые виды муравьев полностью перешли на питание термитами, атакуя своих жертв по всем правилам военного искусства. Крупные рабочие муравьи челюстями взламывают оболочку термитника, а муравьи помельче устремляются внутрь, учиняя резню. В ответ термиты-солдаты затыкают своими головами входы в гнездо и вцепляются в нападающих мертвой хваткой.

Некоторые высшие термиты из подсемейства Nasutitermitinae, вместо того чтобы сходиться с муравьями врукопашную, изобрели стрелковое оружие. Их солдаты несут на голове длинный выступ – «нос», на вершине которого находится небольшое отверстие, куда открывается проток фронтальной железы, вырабатывающей токсичные вещества (рис. 12.8). Как только на колонну термитов нападают муравьи, конвоирующие ее солдаты начинают обстреливать их вязкой ядовитой субстанцией, вылетающей из «носа», словно пуля из ружья. Выстрел производится за счет резкого сжатия мышц фронтальной железы и имеет высокую дальность и точность. На воздухе выделения железы быстро твердеют, так что муравей, облепленный ими, теряет подвижность и погибает. Этот защитный механизм оказался настолько эффективным, что «носатые» солдаты полностью отказались от использования челюстей, которые превратились у них в два крошечных рудимента. Наблюдатели отмечают, что даже куры избегают склевывать термитов, если они находятся под защитой «носатых» солдат. А ведь это только одна из разновидностей химического оружия, используемого термитами. Например, у некоторых видов солдаты, а иногда и старые рабочие ведут себя подобно террористам-смертникам: при встрече с врагом они лопаются, источая ядовитую жидкость. Термитов Globitermes sulphureus иногда даже называют ходячими бомбами, хотя правильнее было бы сказать, что они применяют тактику Смоляного чучелка из «Сказок дядюшки Римуса», не столько взрываясь, сколько приклеивая к себе врагов[326].

Возможно, сражения между термитами и муравьями разворачивались уже в середине мелового периода. Во всяком случае, сталкиваться двум этим группам общественных насекомых точно приходилось – в одном из кусков бирманского янтаря термит-рабочий соседствует с примитивным муравьем Gerontoformica[327]. За 100 млн лет непрекращающейся войны случалось всякое – иногда некоторые муравьи оказывались с термитами, что называется, в одном окопе. Например, в гнездах австралийских термитов Amitermes живут союзные муравьи-древоточцы, которые помогают им отбиваться от атак других муравьев[328]. Благодаря янтарю мы имеем шанс стать очевидцами подобных сражений, происходивших в далеком прошлом. Например, в руки ученых попал 1,5-сантиметровый кусок мексиканского янтаря, в котором застыла батальная сцена: четыре «носатых» термита, три предположительно дружественных им муравья и еще один муравей-враг, относящийся к другому виду. Муравей-враг держит в челюстях одного из термитов, у другого термита распорото брюхо. Палеоэнтомологи предполагают, что три муравья-союзника выскочили термитам на помощь, но тут всю эту кучу-малу смыл поток смолы[329]. Это настоящий палеонтологический стоп-кадр, Бородинская панорама в миниатюре!

Итак, можно сделать вывод, что вести войны – столь же естественное занятие для общественных организмов, как для рыб плавать, а для птиц летать. Человек тут не исключение. Но, разумеется, этот факт ни в коей мере не оправдывает организованное насилие в человеческом обществе. Ведь естественность и распространенность какого-либо поведения далеко не всегда означают, что оно приемлемо с нравственной точки зрения. Если насекомые «геноцидят» друг друга, отсюда никак не следует, что люди имеют право заниматься тем же самым. Мир природы слишком жесток и беспощаден, чтобы искать в нем моральные ориентиры, неважно, идет ли речь о сексуальной жизни или о международных отношениях. Источник нравственности может располагаться лишь за пределами сферы действия законов естества, там, где сияет немеркнущий свет вечной любви, но это уже тема для другой книги.

Современникам Дарвина не давал покоя вопрос: почему сравнительно небольшие различия в строении тела человека и человекообразных обезьян сопровождаются такой громадной разницей в уровне духовной и материальной культуры? Томас Гексли в своей книге «О положении человека в ряду органических существ»[330] (Evidence as to Manʼs Place in Nature, 1863) сравнивал человеческий мозг и мозг шимпанзе с двумя часами, одни из которых идут, а другие нет, хотя вся разница между ними заключается в ржавчине на крошечной шестеренке, заметной только опытному глазу часовщика. С еще бо́льшим на то основанием эту же метафору можно распространить на одиночных и эусоциальных перепончатокрылых. Анатомические различия между ними исчезающе малы. В особенности это касается ос и пчел. Разглядывая какую-нибудь пчелу малоизвестного вида, наколотую на булавку, вы толком не сможете ничего сказать о ее семейной жизни, пока не отправитесь наблюдать за ней в дикую природу. Более того, иногда в разных климатических условиях представители одного и того же вида пчел-галиктид могут переходить от общественного образа жизни к одиночному, и наоборот[331].