— Простите, господин? — подскочил управляющий.

— Я говорю — народу тут у вас прибавилось… Проводи, Гуссейн. Давно здесь не был.

Пропуская гостя, двери дома даже не дрогнули — опознали своего.

Проходя мимо Али, приезжий с каким-то удовольствием вновь его оглядел, задержался взглядом на могучих ручищах.

— Мечник? — спросил неожиданно.

— Мамлюк, — коротко ответил негр.

— Хм… Занесло тебя… Чернокожий — и в мамлюках?

Тот лишь выразительно сверкнул глазами.

— Христианин.

— Бывший, конечно. Вот оно что…Ладно, ещё поговорим. Ты мне интересен.

— Если госпожа не призовёт. — В преувеличенной покорности нубиец склонил голову.

— Госпожа… — фыркнул гость. Но тотчас умолк, будто не желая сказать лишнего. Или счёл ниже своего достоинства вступать в пререкания с рабом, чужим, к тому же.

Переступив порог «своих» покоев, Али Мустафа даже усмехнулся одобрительно: будто и не прошло лет трёх с небольшим, как он отсюда вышел. В одной из стенных ниш до сих пор дожидался новёхонький тюрбан, в котором хозяин собирался покрасоваться по случаю ожидаемого повышения в чине, да вот не сложилось в тот раз… Камни на броши-сарпечи играли огоньками отражённого света, а пёрышко райской птицы поражало яркостью красок. На шахматном столике дожидалась неоконченная партия. Ни пылинки не осело на нефритовых и яшмовых фигурках, на жемчужинах в чалме султана и венце султанши, на зубцах ладей, конских сбруях и офицерских плюмажах. Пушистый ковёр на полу ластился к ногам, в углу несли караул несколько жаровен — на случай прохладной ночи, угол покрывала на ложе откинут, приглашая отдохнуть.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

— Не желает ли господин посетить баню? — выпалил прибежавший следом с жёлтыми домашними туфлями в руках мальчишка. — У нас всё готово!

— Позже. Разуй пока…

Парнишка живо стащил с мужчины, завалившегося на тахту, сапоги.

— Чаю? Зелёный, чёрный, с мятой, шалфеем или жасмином, цветочный? Прохладительного?

— Поди прочь, — благодушно отозвался гость, от этакого обхождения вдруг заметно подобревший. — Нет, вот что… Шербету принеси, да не сладкого, скажи кухарке, она знает. Что, на кухне всё ещё старая Фериде?

— Она, господин.

— Вот и скажи… Да, и пусть к ужину приготовит что-нибудь мясное, я не привык, как дядя, питаться одной морковью и баклажанами.

— Слушаюсь, господин. Не беспокойтесь, будет нога ягнёнка с розмарином, курица с шафраном и луком и фаршированные рябчики.

Брови дядюшкиного племянника взметнулись вверх, на этот раз обе.

— О-о… Кто же тут у вас любитель настоящей мужской еды? Или у почтенного Аслан-бея переменились вкусы?

Мальчишка покраснел.

— Так это… госпожа приказала приготовить. Хозяин с утра обмолвился, что, мол, предчувствие у него есть, насчёт гостей или гостя, а хозяйка подумала — да и распорядилась на кухне. Она такая. Заботливая. Любит кормить.

Гость усмехнулся.

— По тебе видно… Ладно, беги за шербетом.

Вальяжно раскинувшись на тахте и шевеля пальцами босых ног, уставился в потолок, расписанный цветами.

… А ведь ещё недавно выезжал из ТопКапы в полнейшем замешательстве. Приехал на традиционный сбор всех ага с пограничья… и первой же новостью, услышанной от придворных сплетников, был сражён наповал. Дядя, оказывается, женился! В его-то сто с лишним, от которых, хоть и трудно в них поверить, но никуда не деться! Что за странный высочайший каприз — подарить старцу пятнадцатилетнюю игрушку? Впрочем, действия Солнцеликого не обсуждаются, милость его безгранична, а от подарков не отказываются — по крайней мере, находясь в здравом уме. К игрушке, должно быть, шло в довесок приличное приданое… По зрелому размышлению, племянник знаменитого лекаря пришёл к выводу, что подарок сей был с т а т у с н ы й: возможно, красотка та представляет из себя какую-то диковинку, которой учёный муж заинтересовался. Либо… м-м-м… Трудно с ходу сказать.

Лишь бы старик и впрямь, как поговаривают, не нашёл средство от мужского бессилия. А то ведь… обзаведётся наследниками…

Не то чтобы сам Али Мустафа, один из лучших ага-военачальников приграничных янычар, особо рассчитывал на дядино наследство. По закону ему всё равно досталось бы не больше трети. Но одно дело знать, что оставшиеся две трети отойдут в казну либо в любимые взращенные лекарем медицинские академии, и совсем другое — какой-нибудь ушлой вертихвостке с малолетним сосунком, который на несколько десятков лет моложе, но, поди ж ты, по какому-то капризу судьбы будет считаться его… дядей, шайтан его побери, ещё нерождённого… Ведь, в сущности, Али Мустафа был племянником-то внучатым: внуком любимой когда-то, ныне покойной сестры прославленного лекаря, единственным его наследником. А теперь…

Охваченный праведным негодованием, он уже забыл собственные доводы, что отвергнуть султанский подарок невозможно, и готов был обвинять новоиспечённую тётку (тьфу!) и в вероломстве, и в коварных замыслах свести старика раньше времени в могилу, а самой жить припеваючи на его денежки. Хорошо, что присущая выдержка ему не изменила, и придворные интриганы не смогли насладиться его разгневанным, а хуже того — растерянным ликом. Нет, такого удовольствия он им не доставил.

Но тут его настигла ещё одна новость, на сей раз — приятная. Оказывается, причиной вызова его в резиденцию Великого был не только ежегодный сбор ага, от которого, собственно, не ожидалось ничего нового — так, традиционные рапорты, доклады, награждения, жалобы… Неожиданность свалилась, как снег последи знойного лета.

В Галате открывалась новая школа подготовки янычар высших чинов, наподобие тех что уже действовали в Бурсе и Эдирне. Из юношей, взимаемых с покорённых народов-христиан в виде дани, и затем после многолетнего отбора попавших в число ич-оглан — удостоенных службы во дворце — строгие наставники за пять-семь лет должны были выпестовать новых профессиональных военачальников для непобедимой армии Великого Султана. Офицеров, как называли таких обученцев в Европах. Али Мустафу, как опытнейшего командира, назначали одним из пяти кураторов будущей школы. И вот теперь с самой границы Валахии, края неверных, его высочайшей милостью переводили в благословенную небесами столицу, на почти утроенное жалование и почётную должность. Что тут сказать… Иной бы воспротивился, хоть и мысленно: как это так, оставить вверенную ему службу на неизвестно кого, забыть про походы, про жаркие сечи, про триумф победителей…Но ага, хоть и по праву считался одним из первых сабельщиков Османии и не раз приносил Повелителю правоверных новые победы, оказывается, устал от походов. Отупевшей от обыденности душе жаждалось… не то чтобы покоя — но перемен, а они всё не приходили. И тут — хвала Всевышнему! Такая удача!