Он страдал, как мальчишка. Было стыдно и… сладостно. Дни проходили в ознакомлении с новыми обязанностями высочайшего назначения, вечера — в поучительных беседах с дядей, ночи же… Ага жаждал и боялся этих ночей, наполненных жаркими призрачными объятьями и обманными видениями. Лишь две последних он провёл спокойно — благодаря дядюшкиной успокаивающей настойке.

За это время он узнал, что предмет его страсти — хвала Аллаху, свободная женщина, не чья-нибудь жена, и это было самое главное. Она оказалась вдовой почтенного Нурислана-паши, того самого, чей язык был в молодости столь же остёр, как и его сабля, чья мудрость могла сравниться разве что с мудростью султана, чьим победам на поле боя завидовали молодые янычары и командиры. И для Али Мустафы, что уж там скрывать, человек этот являлся примером мужества и героизма, а весть о кончине его вызвала в своё время скорбь и уныние. Вот, оказывается, чьей женой была когда-то его Прекраснейшая!

Не удивительно, что она отказала ему, обычному аге.

Да, отказала. Обе, засланные поочерёдно свахи вернулись к племяннику лекаря с отказом. Третья, прославленная на весь Константинополь тем, что ни разу и ни от кого не слышала «нет!» — вынуждена была признать полный провал, и даже не взяла комиссионных, считая себя опозоренной и потерявшей хватку. Пойти к вдове самому? Не слишком сведущий в светских правилах, ага колебался: удобно ли? Да и… робел, как неловкий отрок. Не из-за предстоящего объяснения, а из-за возможности услышать очередной оскорбительный, как он считал, отказ.

Не мудрено, что дядюшка Аслан обеспокоился его самочувствием и осмотрел племянника. Правда, при этом глаза его отчего-то ласково щурились, и поглядывал старец как-то лукаво и снисходительно, едва не вызвав у пациента приступ необоснованного гнева. Неужели служанки, старые девы, наболтали господину про него лишнего?

Четвёртая сваха, посланная с важной миссией, так и не вернулась. Должно быть, постыдилась принести клиенту печальную весть.

И тогда Али Мустафа решил: хватит! Он не влюблённый глупец — выставлять себя на посмешище. В конце концов, на одной-единственной бабе, хоть и гурии, свет клином не сошёлся. Да, жениться ему теперь можно и даже полагается по статусу, но он найдёт себе другую прекрасную партию. Недаром все свахи, надеясь не упустить-таки заработка, так и сыпали предложениями от знатных и состоятельных родителей, прослышавших о приезде в столицу известного командующего, осыпанного милостями Аллаха и Солнцеликого. Да за него любая пойдёт с радостью, только свисни! А он… сохранит достоинство, как и полагается мужчине его высокого положения. Воистину так!

Две недели… Две недели назад он увидел Прекраснейшую. Луноликую. И мир зашатался, едва не рухнув. Что ж. Хороший урок. Больше он не позволит своему сердцу так позорно трепыхаться.

Это был вечер пятницы, тихий и спокойный, когда ага пришёл, наконец, к судьбоносному решению. С лёгкой совестью, но с тяжестью в душе он вышел в дядюшкин сад, зная, что остался один, и никто его не побеспокоит. Почтенный дядя решил показать юной супруге Айя-Софию: хоть женщинам и не возбранялось ходить туда поодиночке и даже без махрама, но в сопровождении супруга всё же спокойней и приличнее. У слуг нынче выходной, старые девы с кухаркой пьют чай и запретный кофе, управляющий с садовником беседуют о былом под наргиле… А ему, Али Мустафе, в кои-то веки некуда деться и нечем себя занять. Скорей бы уж приступить к занятиям в янычарской школе. Муштра выбивает из головы досужие мысли не только у учеников, но и у учителя.

На крошечном мостике, перекинутом через прудик, дрых наглый тётушкин котёнок, заметно подросший и возмужавший за это время. Приоткрыл зелёный глаз, встрепенулся… но признал мужчину за своего и вновь вытянулся на солнце, блаженно зажмурившись. Али Мустафа с досадой крякнул. Вот у кого надо поучиться не страдать от одиночества! Воистину, коты — олицетворение самого разумного подхода к жизни. Охота, отдых и покой, краткий сезон любви, боевые шрамы — и вновь свобода…

День, хоть и сентябрьский, выпал на редкость солнечным, а потому даже в тени широкой ивы земля оставалась прогретой. Подражая коту, ага вытянулся на траве и прикрыл глаза. Покой. Наконец-то. И довольно с него маеты.

…Очнулся он от непонятной тяжести, сдавившей грудь. В шею ощутимо кольнуло. А нос уловил вдруг тонкие ноты жасмина… и аромат каких-то неизвестных благовоний.

— Хорош жених! — прозвучало над ним насмешливое. — Тихо, красавец, не дёргайся, а то нанижешься на собственное жало!

Сердце Мустафы скакнуло… и забилось спокойно и ровно. Как в хорошем бою, не подводя своего хозяина. Главное — сохранять хладнокровие.

Царица грёз, причина двухнедельных томлений сидела, как амазонка, у него на груди, уперев в его шею знакомый кинжал с сапфирами на рукоятке, которому полагалось быть сейчас заткнутым за шёлковый кушак. И рука, направляющая лезвие, была отнюдь не эфемерной, а прекрасные холмы, угнездившиеся на теле аги — в общем-то, не невесомы, а вполне-таки приятно тяжелы… К чёрту кинжал, оружия, заговоренного самим дядей, можно было не бояться, но вот воительница, крепко сжимавшая бёдрами его тело, была опасна и … восхитительна. Делая вид, будто он в замешательстве, Али Мустафа пользовался случаем и пожирал её глазами — от жемчужин на ободке, придерживающим волосы и откинутую вуаль, до прелестных холмов грудей, пробивающихся сквозь ткань кафтана, и угадывающей ложбинки между ними.

— Ты вдруг онемел? — усмехнулась гурия. — Потому и свах засылал? А самому явиться, познакомиться, поговорить — не судьба? Или думал, что жену, как на торгу, за один погляд купить можно?

Али Мустафу бросило в пот. Похоже, он где-то он ошибся в своих расчётах, и его действия, вроде бы вполне приличные, чем-то оскорбили его Несравненную.

— А с чего ты вообще решил, что я рвусь замуж, а? — Красавица грозно сдвинула идеально очерченные брови, не тронутые сурьмой.

— Прекраснейшая! — взмолился было несчастный, но лезвие вновь кольнуло в горло. А Луноликая, переменившись в лице, но не перестав быть при этом совершенной, зашипела, становясь похожей на рыжего Кизила:

— Нет уж, сперва я тебе всё скажу, красавец! Ты что же, считаешь себя таким уж подарком, что поманил — и девы к твоим ногам сами приползут? А что ты можешь предложить, чтобы я свою нынешнюю свободу променяла на твой гарем и четыре стены в придачу? Я из Сераля-то еле вырвалась, но теперь я — свободная и уважаемая вдова, сама себе хозяйка, веду торговые дела, вхожа к самой валиде. А ты, ты что мне дашь? Место старшей из четырёх жён? Безвылазно сидеть на своей половине и на каждый чих просить твоего соизволения? Вот счастье-то! Не дождёшься!

Кровь так и бросилась аге в голову, но усилием воли он сдержался. Плохой из него был бы воин, если бы на каждое хлёсткое слово он бросался бы в бой. Он вздохнул, невольно вновь ощутил на груди приятную тяжесть… очень приятную… и, неожиданно для себя, а уж тем более для прекрасной нападающей, широко улыбнулся.

— Хорошо, — сказал покладисто. — Вижу, что такая фурия ещё с тремя подобными не уживётся. Хочешь быть одной? Распишем это в брачном договоре. Но только как быть с детьми?