На мгновение кровь подействовала – он воскликнул: «Иисус Мария!» Но больше не смог произнести ни слова.

После непродолжительной дискуссии отцы-иезуиты города Лиона решили: пускай Сюрен и его спутник, отец Фома, поворачивают обратно в Анси, пускай сопровождают к могиле святого Франциска двух урсулинок. По пути в Гренобль произошло некое событие, которое сестра Жанна квалифицировала как «экстраординарное». Только отец Фома завел «Прииди, Дух Животворящий» – отец Сюрен стал ему вторить. С того момента он (по крайней мере, некоторое время) говорил без заминок.

По приезде в Гренобль отец Сюрен не замедлил воспользоваться своим вновь обретенным даром речи – прочел целый ряд вдохновенных проповедей, в коих превозносил бальзам святого Иосифа и священные письмена на руке сестры Жанны. Было в этом спектакле что-то прискорбное и одновременно возвышенное. Единственный актер, любя Господа с жаром и самоотречением, страстно убеждал паству в благости зла и истинности лжи. Вещая с амвона, отец Сюрен растрачивал последние ресурсы своей изнуренной плоти, подвергал опасности разум, и без того балансировавший на грани разрушения – а все для чего? Для того, чтобы убедить слушателей: убийство свершилось в соответствии с законом, истерию монахини получили свыше, а мошенничество и подлог творят чудеса. Конечная цель проповедей, понятно – прославление Господа. Однако субъективная нравственность намерений должна поддерживаться объективной и практической нравственностью результатов. Можно сколько угодно желать добра; но, если действовать в отрыве от реальности (со всем, что из этого вытекает), последствия будут чудовищные. Своей доверчивостью и упорным отрицанием такого понятия, как человеческая психология, если только она не объяснена в терминах устаревшей догмы, субъекты вроде Жан-Жозефа Сюрена гарантируют: брешь между традиционной религией и развивающейся наукой рискует достичь фатальных глубины и ширины. Как человек одаренный, Сюрен не имел права на глупость (во всяком случае, на ту степень глупости, которую демонстрировал). Он превратил себя в мученика на религиозной стезе, что не извиняет факта: вектор Сюренова рвения был направлен не туда, куда следовало[92].

Через пару дней после выезда из Гренобля паломники добрались до Анси. Оказалось, благая весть о бальзаме святого Иосифа изрядно их обогнала. Народ стекался со всех окрестностей; были такие, что проделали путь в целых восемь лье, чтобы собственными глазами увидеть и собственным носом учуять дивный бальзам. С утра до ночи Сюрен с Фомой только и делали, что прикладывали сорочку к разнообразным предметам, принесенным верующими – к четкам, нательным крестикам, медальонам с изображениями святых, и даже клочкам ткани и бумаги.

Сестра Жанна разместилась в обители визитанток, где аббатисой была ее тезка мадам де Шанталь. Если мы ожидаем найти в автобиографии нашей героини как минимум столько же страниц, посвященных этой сподвижнице и духовной дочери святого Франциска Сальского, сколько сестра Жанна выделила для Анны Австрийской или мерзкого Гастона Орлеанского – то нас ждет разочарование. Мадам де Шанталь сподобилась одного-единственного пассажа.

«Грудь сорочки, на кою был пролит благословенный бальзам, весьма испачкалась. Мадам де Шанталь и монахини постирали сорочку, возвратив ей изначальный цвет».

В чем причина странного молчания относительно столь выдающейся персоны, какою была основательница ордена Посещения Богоматери? Нам остается только строить догадки. Возможно, мадам де Шанталь, как женщину проницательную, нисколько не впечатлили потуги сестры Жанны изобразить из себя святую Терезу. Истинные святые наделены потрясающим даром – видеть человека насквозь; маски им не помеха. Наверно, незадачливая сестра Жанна в какой-то момент почувствовала себя голой (в духовном смысле); устрашилась неописуемой кротости и всеведения – и ее охватил стыд.

На обратном пути, уже в городе Бриаре, отцы-иезуиты распрощались со своими спутницами. Сестра Жанна более никогда не видела человека, который пожертвовал собой, чтобы вернуть ей рассудок. Сюрен и Фома повернули на запад, к Бордо; урсулинки направились в Париж, где сестра Жанна снова должна была встретиться с королевой. Дворца Сен-Жермен она достигла как раз вовремя. В ночь на 4 сентября 1638 года у Анны Австрийской начались схватки. К поясу Ее величества прикрепили подвязку Пресвятой Девы, доставленную из Нотр-Дам дю Пюи, а благословленная святым Иосифом сорочка накрыла монаршее чрево. К одиннадцати утра Анна Австрийская разрешилась младенцем мужеского пола, который спустя всего лишь пять лет стал Людовиком XIV. «Вот так, – пишет Сюрен, – святой Иосиф явил свое могущество – не только обеспечил королеве благополучные роды, но и даровал Франции монарха несравненной силы и величайшего ума, редкостной дальновидности и изумительной предусмотрительности, а пуще того – беспримерной набожности».

Убедившись, что роды прошли без последствий для венценосной матери, сестра Жанна упаковала сорочку и отправилась в Луден. Двери обители открылись перед нею – и закрылись за ее спиной, теперь уже навсегда. За этими дверями остались толпы почитателей, блеск и слава, но сестра Жанна не желала так вот сразу примиряться с монастырской рутиной, что отныне стала ее пожизненным уделом. Незадолго до Рождества она заболела – ее постигла гиперемия легких. Состояние, как она сама пишет, было безнадежное. Вот с какими словами Жанна обратилась к своему исповеднику: «Господь внушил мне огромное стремление отправиться на небеса, но также и вселил в меня понимание: если я еще побуду на земле, то сим окажу Ему немалую услугу. Святой отец, меня наверняка исцелит священный бальзам; подайте мне его». В Сочельник «в нашей часовне собралось огромное множество людей, жаждущих лицезреть чудо исцеления». Для важных персон в комнате, смежной с опочивальней сестры Жанны, поставили стулья, дабы они могли наблюдать через решетку. «Стемнело. Я была очень, очень плоха. Отец Аланж, иезуит, в полном облачении, в фелонии, вошел ко мне, держа сорочку с каплями священного бальзама. Он возложил сорочку мне на голову и начал литанию к святому Иосифу, причем каждое воззвание целиком повторял сам[93]. Я почувствовала, что совершенно здорова, уже в то мгновение, когда на меня возложили залог; но решила молчать, пока святой отец не кончит литании. Лишь тогда я объявила об исцелении и попросила, чтобы мне дали одежду».

Пожалуй, это второе, разыгранное как по нотам чудо не произвело на публику должного впечатления. В любом случае оно стало и последним.

Шло время. Тридцатилетняя война и не думала заканчиваться. Ришелье богател – народ нищал. Участились крестьянские восстания против высоких налогов, а также восстания буржуазии (в них участвовал отец Паскаля) против снижения процентных ставок по государственным облигациям. События эти ни в коей мере не затрагивали луденских урсулинок – их жизнь текла по-прежнему. Каждые несколько недель добрый ангел (по-прежнему в обличии де Бофора, только теперь – миниатюрный, всего в три с половиной фута высотой, и не старше шестнадцати