на него нисходили огромная мощь голоса и мысли – он становился другим человеком… Шлюз открывался, выплескивая в его разум все изобилие мощи и знания».

Затем – внезапно – наступила перемена. Шлюз затворился, поток вдохновения иссяк. Болезнь приняла новую форму. Больше она не выражалась в навязчивой идее сравнительно нормальной души – идее, когда прикосновение к Богу вызывает сладостно-мучительные спазмы. О нет, отныне Сюрен был лишен света, из чего логически вытекало умаление и деградация человека в нечто меньшее, чем человек. В ряде писем, написанных за 1638 год к одной монахине, испытавшей подобные симптомы, Сюрен подробно рассказывает о начальной стадии своего недуга.

Он страдал, в том числе физически. Выпадали дни и даже целые недели, когда не слишком сильный, но почти беспрестанный жар удерживал Сюрена в состоянии крайней вялости. В другое время он мучился от некой разновидности частичного паралича. Сохраняя некоторый контроль над своим телом, Сюрен не мог двинуть ни рукой, ни ногой без титанического усилия, а главное, без острой боли. Самые элементарные действия превратились в настоящие испытания, каждое задание, вроде бы пустячное, рутинное – в Гераклов подвиг. Несчастный тратил два-три часа на то, чтобы расстегнуть крючки своей сутаны. О том, чтобы полностью раздеться до нижней рубахи, он теперь и не мечтал. Почти двадцать лет Сюрену приходилось спать одетым. Однако никто не отменял еженедельной смены белья (иначе завелись бы вши, к которым Сюрен «питал глубокое отвращение»). «Я страдал столь неописуемо, что, случалось, всю ночь с субботы на воскресенье проводил за одним занятием – стаскивал грязную рубашку и натягивал свежую. Это сопровождалось чудовищной болью; если когда я и чувствовал жалкие намеки на облегчение, так лишь до четверга, ибо с четверга меня терзал страх перед неминуемой сменой рубашки. Кажется, я обменял бы эту пытку на любую другую, если бы то было в моей воле».

Впрочем, процесс принятия пищи был не лучше. Рубашка, по крайней мере, менялась раз в неделю. А вот Сизифов труд разрезания мяса на кусочки, донесения вилки до рта, охватывания пальцами стакана – повторялся изо дня в день. Еще ужаснее его делали отсутствие аппетита и почти полная уверенность едока в том, что сразу после трапезы он исторгнет съеденное, а если и не исторгнет, так будет мучиться несварением желудка.

Доктора делали все, что могли – пускали Сюрену кровь, ставили клистиры, силком запихивали его в теплую ванну. Толку почти не было. Симптомы имели телесную природу, но их причину следовало искать не в испорченной крови или разбалансированных гуморах пациента, а в его мозгу.

Этот мозг победил бесноватость. Борьба теперь шла не между Левиафаном и душой, коя, несмотря на беса, чувствует присутствие Бога; борьба шла между определенным понятием о Боге и определенным понятием о природе. Раздвоенный Сюренов дух воевал на два фронта, и на обоих ему было туго.

Что бесконечное должно включать конечное и в результате присутствовать в каждом гране пространства, в каждый момент времени – сомнений вроде не вызывает. С целью избавиться от этого очевидного вывода, ускользнуть от его практических последствий, особо строгие христианские мыслители прежних эпох задействовали всю свою изобретательность, а суровые христианские моралисты – все свои самые убедительные аргументы и ограничения.

Это – падший мир, заявляли мыслители; природа, что человеческая, что субчеловеческая – насквозь пропитана грехом. Стало быть, развивали мысль моралисты, с природой надо бороться на всех фронтах – подавлять ее внутри себя, игнорировать и осуждать извне.

Однако лишь через подношение природе можно надеяться на дары Благодати. Лишь принимая даруемое в том виде, в каком оно предлагается, мы можем стать достойными Дара. Лишь через факты придем мы к изначальному Факту. «Не гоняйтесь за истиной, – советует один из учителей дзен-буддизма, – но просто воздерживайтесь от приверженности тому или иному мнению». Христианские мистики, к слову, говорят почти то же самое. Почти – потому что им приходится делать исключение в пользу мнений, известных как догмы, постулаты веры, традиции благочестия и тому подобное. В лучшем случае это – вехи, не более; если же мы «путаем палец с Луной»[99], то неизбежно заплутаем. До Факта следует добираться через факты; посредством слов или фантазий, инспирированных словами, его не достигнешь. Царствие небесное можно призвать на землю, но нельзя выстроить в воображении или путем благочестивых рассуждений. Да и на земле ждать его нечего, покуда мы, люди, упорствуем в существовании не на земле и среди земных благ, но в мире, который навязывает наше одержимое «эго». Мир этот построен на идее отделения себя от природы, на идее отвращения от всего естественного, на идее компенсаторных фантазий и готовых предположений о ходе вещей. Царство человеков должно наступить прежде, чем настанет Царство Божие. Необходимо умерщвление – но не природы, а нашей фатальной тенденции к подавлению всего естественного. Нужно избавиться от предубеждений, от вербальных шаблонов, в которые, по нашему хотению, якобы должна укладываться реальность; от фантазий, в которых мы прячемся, когда что-то идет не по плану. Это и есть «благое равнодушие» святого Франциска Сальского; это «отрешенность», или осознанное принятие всех событий, о котором писал иезуит Жан-Пьер де Коссад. Это, наконец, «отказ от приверженности мнениям», который в дзен-буддизме неотделим от Совершенного Пути.

Начитавшись мистиков, да и опираясь на собственный опыт, Сюрен поверил, что Бога можно познать напрямую, посредством союза души с божественной Основой бытия – самой души и всего мира. Но близко было Сюрену и другое мнение: насчет первородного греха, который испортил природу, и эта порча обеспечила пропасть между Творцом и творениями. Вооруженный этими представлениями о Боге и Вселенной (каковые представления он, совсем как идолопоклонник, трактовал как заменяемые фактами и изначальным Фактом), Сюрен решил: попытка искоренить из разума и тела все природное будет только логичной. Главное, не переусердствовать, а то получится самоубийство. В старости Сюрен признал, что заблуждался. «Следует отметить, что в течение нескольких лет, которые предшествовали приезду в Луден, святой отец держал себя в крайне строгих рамках с целью умерщвления плоти и в стремлении приблизиться к Господу; порыв был благой, однако сопровождался великим истощением телесных резервов и ограничением разума. Потому отец пребывал в состоянии самой неловкой скованности (rétrécissement), коя, без сомнения, заслуживала порицания, хотя и вызывалась благими намерениями». Упиваясь убеждением, будто бесконечное каким-то образом находится за пределами конечного, будто Бог каким-то образом противопоставлен своим созданиям, Сюрен пытался умертвить даже не свое эгоистическое, пристрастное отношение к природе, не фантазии и представления, которые заняли в его голове место природы – но