Люди не только умирают, но и уходят с работы, от спутника жизни, переезжают. В этих случаях скорбь – формальность, которую многие считают бесполезной. Но это ошибка. Отмечать этапы очень важно.

Человек может изобретать свои собственные траурные ритуалы. Это могут быть простейшие вещи вроде сбривания усов, изменения прически, стиля одежды. Некоторые, наоборот, безумствуют: закатывают пиры, мертвецки напиваются, прыгают с парашютом…

Если траур скомкан, то чувство неудобства остается и мешает, как корень не прополотого сорняка.

Почему бы не учить важности траура в школе? Тогда многие из нас избежали бы впоследствии мучений, когда мы годами не находим себе места.

Если разделить полушария мозга и показать левому глазу (соответствующему правому полушарию) смешной рисунок, закрыв правый глаз (соответствующий левому полушарию), то испытуемый засмеется. Но если спросить его, в чем юмор, то левое полушарие, чуждое юмору и шуткам, придумает объяснение этому поведению и скажет, например: «Потому что у экспериментатора белый халат, а меня от этого цвета колбасит».

Левое полушарие изобретает логику поведения, потому что не может смириться со смехом по неведомой ему причине или вообще без причины. После вопроса весь мозг будет уверен, что смех был вызван белым цветом халата, забыв про показанный правому полушарию смешной рисунок. Во время сна левое полушарие не беспокоит правое. Последнее смотрит свое кино: с персонажами, меняющими лицо, с нелепым расположением мест, с безумными речами, с внезапным прерыванием одних интриг и нелогичным началом других. Но при пробуждении левое полушарие опять забирает бразды правления и расшифровывает воспоминания о сновидении таким образом, что они складываются в связный сюжет (с единством времени, места, действия), который на протяжении дня превращается в память об очень «логичном» сне. Даже бодрствуя, мы постоянно бессознательно воспринимаем информацию, интерпретируемую левым полушарием мозга. Его тиранию нелегко вынести. Некоторые употребляют спиртное и наркотики, чтобы сбежать от безжалостной рациональности половинки своего мозга. Под предлогом химической интоксикации нервных волокон правое полушарие дает себе свободу говорить свободнее, без подсказок вечного толкователя.

Окружающие скажут: он бредит, у него галлюцинации, а человек всего лишь вырвался на свободу. Можно обходиться и без химии: достаточно приказать себе допустить непостижимость мира – и начнется прямой прием «необработанной» информации от правого полушария.

Вернемся к вышеприведенному примеру: если мы стерпим свободу выражения правого полушария, то до нас дойдет первая шутка – та, что по-настоящему нас рассмешила.

В основе мазохизма лежит опасение болезненного события. Человек страшится его, не зная, когда оно произойдет и с какой интенсивностью. Мазохист – это тот, кто понял, что один из способов облегчения этого страха – самому вызвать болезненное событие. Так он по крайней мере будет знать, когда и как оно произойдет. Проблема в том, что, самостоятельно провоцируя страшное событие, мазохист обнаруживает, что наконец-то берет жизнь под контроль. Теперь он может решать, когда, как, почему и от кого он получит свои беды. Его охватывает желание все контролировать. Он провоцирует все, чего страшится, чтобы не быть застигнутым врасплох.

Чем больше мазохист сам себя мучает, тем слабее у него ощущение, что он – игрушка в руках непостижимой судьбы. Более того, он может дозировать свою силу. Он ведь знает, что другие не смогут причинить ему столько боли, сколько причинит себе он сам. Чем больше он делает больно себе, тем сильнее у него ощущение полного контроля над собственным будущим. Неудивительно, что многие руководители и власть предержащие часто бывают приверженцами таких фантазий.

Но за все приходится платить. Связывая понятия страдания с понятием контроля над собственной жизнью, мазохист расстается с понятием удовольствия. Он вынужденно становится антигедонистом. То есть он больше не помышляет об удовлетворении и ищет только новых испытаний, все более трудных.

Как утверждает социолог Филипп Пейсель, женскому характеру присущи четыре тенденции, одна из которых преобладает в любой женщине:

1. Мать.

2. Любовница.

3. Воительница.

4. Застрельщица.

Главная потребность матери – создать семью, произвести на свет и вырастить детей. Любовницы любят соблазнять и переживать бурные романы. Воительницам хочется завоевывать территории, занимать политическую позицию. Застрельщицы заточены на искусство, духовность, врачевание. Из них выйдут отличные музы, преподавательницы, врачи. В древности они были весталками.

У каждой женщины эти тенденции развиты в разной степени. Проблема возникает тогда, когда женщина не видит себя в той главной роли, которую ей навязывает общество. Если любовниц заставляют быть матерями, а застрельщиц – воительницами, то подобное противоречие часто приводит к жестокой ошибке.

У мужчин тоже различают четыре доминирующие наклонности:

1. Аграрии.

2. Кочевники.

3. Строители.

4. Воины.

В Библии кочевник Авель занимается стадами, а земледелец Каин ухаживает за нивой. Каин убивает Авеля, и Бог в наказание обрекает его на скитание по земле. Каин вынужден стать кочевником, хотя он по сути своей земледелец и делает то, для чего не создан. В этом его огромная беда и боль.

Единственное сочетание, обеспечивающее длительное супружество, – «мать/аграрий». Обоим дороги неподвижность и продолжительность. Все прочие сочетания могут быть очень страстными, но в перспективе чреваты конфликтами. Идеал истинной женщины – быть матерью и любовницей, воительницей и застрельщицей. Чтобы о ней можно было сказать, что принцесса надела царскую корону.

Идеал настоящего мужчины – быть аграрием и кочевником, строителем и воином. Чтобы о нем можно было сказать, что принц сел на царский трон. Когда встречаются настоящий царь и настоящая царица, происходит волшебство. Страсть сплетается с постоянством. Правда, так случается редко.

Семилетний Эрикссон наблюдал, как его отец загоняет в стойло теленка. Отец тянул за веревку, но теленок упирался и не хотел идти. Мальчик поднял отца на смех и услышал: «Раз ты такой умный, попробуй сам».