После окончания войны большинство финнов-североамериканцев вернулись в Советскую Карелию. Те, кто пережил войну в эвакуации и избежал мобилизации в трудовые армии, начали возвращаться уже осенью 1944 г., после освобождения территории Карелии от финских войск. Для других процесс возвращения затянулся на несколько лет или даже почти на целое десятилетие – вплоть до смерти Сталина в 1953 г. и последующей реабилитации заключенных ГУЛАГа. Так или иначе, но большинство американских и канадских финнов в конечном итоге вернулись в Карелию, с которой когда-то они связывали такие большие надежды и которая после многочисленных испытаний все-таки стала для них домом.

Сталинские репрессии и Вторая мировая война не только уничтожили значительную часть финского населения Карелии, но и разрушили компактный принцип расселения канадских и американских иммигрантов. В 1937 и 1938 гг. многие иммигранты пытались избежать ареста, скрываясь из финских поселений, в которые регулярно приезжали по ночам «черные воронки»[799]. Вторая мировая война привела к логичному завершению этого процесса. Эвакуация разбросала людей по всему Советскому Союзу, и те, кто вернулся после войны, застали самую массовую миграцию в истории Карелии. Новая миграционная политика карельских властей была нацелена на резкое повышение численности населения республики, и они активно вербовали рабочую силу в разоренных войной регионах СССР, в первую очередь в Центральной России, Белоруссии и Украине[800]. В результате этой миграционной политики доля финно-угорских народов в составе населения Карелии упала с 27 % она снизилась до 15 %[801]. Что касается собственно финнов, то в 1947 г. в республике их проживало 4999 человек, причем 40 % из них (1958 человек) жили в столице республики[802]. Согласно одному из отчетов МГБ КФССР, примерно треть из них были иммигрантами из Северной Америки[803].

Второе поколение североамериканских иммигрантов – те, кто прибыл в Карелию детьми или родились здесь, – во многих отношениях отличалось от поколения своих родителей. Они свободно владели русским языком, что устраняло препятствия к повседневному общению с местным населением, и в ситуации, когда компактное расселение финской диаспоры оказалось разрушенным, это привело к росту межнациональных браков[804]. В таких смешанных семьях обычно говорили по-русски, и дети, как правило, владели финским языком только на базовом уровне, достаточном для общения с бабушками и дедушками, или не говорили на нем вообще. Дети в таких браках также обычно идентифицировали себя с советской или русской культурой[805].

Канадские финны Валтер Лекандер (слева) и Эрвин Нива в п. Падозеро КФССР, примерно 1950 г. Из личного архива В. В. Лекандера

Впрочем, эта тенденция проявлялась среди различных групп советских финнов по-разному. Среди финнов-ингерманланд-цев, а также потомков красных финнов и особенно финнов-перебежчиков (см. гл. 1) процессы утраты финского языка протекали быстрее, в то время как многие североамериканские финны еще в 1960-х и 1970-х гг. разговаривали дома по-фински и даже по-английски[806]. Объяснение этому кроется, очевидно, в том, что первые три группы больше пострадали от репрессий и депортаций военного времени, и утрата финского языка шла быстрее в силу причин демографического и психологического характера. Передать финский язык и идентичность своим детям и внукам также смогли представители культурной и интеллектуальной элиты Карелии[807].

Вильё Лекандер, сын Валтера и Ауне Лекандер (и младший брат Ааррэ Лекандера, см. с. 21), на производственной практике в п. Падозеро КФССР, примерно 1950 г. Из личного архива В. В. Лекандера

Другим важным фактором культурных изменений в финской диаспоре в Карелии было советское образование. До 1937 г. система образования в Карелии позволяла пройти практически все ее стадии – от детского сада до педагогического техникума – на финском языке[808]. Однако в 1937 г. эта система была разрушена, и дети североамериканских финнов были переведены в русские школы. И сама школа, и связанные с ней пионерские и комсомольские организации, а также кружковая деятельность вовлекали иммигрантов второго и третьего поколений в советские культурные практики и формы идентификации.

Влияние, которое оказывала на иммигрантов советская система образования, можно проследить на примере семьи Лекандеров, переехавших из Канады в 1932 г. Для детей, родившихся в этой семье (1929, 1931, 1932 и 1934 г. р.), финский был родным языком, однако все они в конечном итоге окончили школу на русском языке. Один из авторов этой книги в 2005 г. взял интервью у Вейкко Лекандера, который рассказал, что во время эвакуации в г. Кудымкар (сейчас Пермский край) он прочитал все книги, доступные в городской детской библиотеке[809]. В то же время в интервью он признался, что не умеет читать по-фински – в тех случаях, когда членам семьи требовалось его знание финского языка, они читали ему вслух, и он переводил устно. Всё, что он когда-либо прочитал, было на русском языке. Это порождало предсказуемые последствия: национальная идентичность уступала место более общей, советской идентичности. Этот сдвиг в мировоззрении нового поколения финнов-иммигрантов хорошо показывает интервью с Дагнэ Сало (1915 г. р.), взятое в 2006 г.: