class="sup">{388}. Он снял для себя рядом с ней две маленькие, но светлые и удобные комнаты, отчего на душе стало легче. Он обустраивает свое новое жилище и даже просит матушку привезти с собой картины в рамах из Новоспасского[401].

Вместе они обедали и проводили свободное время, музицируя и разговаривая об искусствах. Лиза в это время хотела усовершенствовать свои навыки игры на фортепиано, и Глинка с ней занимался. Сам он вспомнил игру на скрипке и разучивал одну из сонат Бетховена для этого инструмента. Еще одной причиной домоседства композитора было присутствие хорошенькой крепостной горничной, прислуживающей Лизе. Матушка отправила ее учиться в Петербург у модистки — шить платья и наряды. Ей было 18 лет, стройная и миловидная, девушка часто шутила и приводила в хорошее расположение барина. Глинка недвусмысленно писал о чувствах к русской «гризетке», как он ее называл на французский манер:

Привычка в чувство обратилась,

А чувство в счастье многих дней…[402]

«Мне дома было так хорошо, что я очень редко выезжал»[403], — вспоминал Глинка. Он продолжил занятия живописью, которые начал у Степановых, а теперь брал уроки у известного учителя и чертил ландшафтные этюды. Художник Карл Брюллов на одном из его рисунков карандашом подписал: «Скопировано очень недурно»[404]. Вскоре он планировал перейти к акварели. Рисование помогало расслабиться и отвлечься от грустных мыслей, в духе арт-терапии.

В отношении бракоразводного процесса Глинка изменил тактику. Поняв, что он не может ни на что повлиять, он просто в него не вмешивался. Возникшая апатия к будущему благотворно сказалась на искусстве. Опера продвигалась, он вел активную переписку с Ширковым. Глинка много рассуждал о постановке. Его удручало, что для партии Людмилы в Русской труппе нет достойных исполнительниц. Большинство отечественных певиц к тому же внешне не соответствуют образу героини и не в состоянии осилить все те технические сложности, которыми Глинка одарил главную героиню. Из-за далеких расстояний Ширков не всегда успевал за скоростью работы Михаила Ивановича. Муза, как сообщал Глинка, торопила его. Тогда ему помогал Кукольник, давно мечтавший написать для друга либретто. Но Глинка, несмотря на дружеское расположение к Нестору, осознавал качество стихов поэта. Он сообщал Ширкову: «Кукольник подкидывает слова наскоро, не обращая внимания на красоту стиха, и все, что он доселе написал для Руслана, так неопрятно, что непременно требует переделки»[405].

Современники позже уверяли, что Глинка плохо разбирался в людях и их дарованиях, но письма композитора убеждают в обратном. Он обладал прекрасным поэтическим чувством и с легкостью отличал хорошую поэзию от плохой. «Как я ни ценю дарования Кукольника, но остаюсь при прежнем о нем мнении, он литератор, а не поэт, стих его вообще слишком тяжел и неграциозен»[406], — констатировал он. В качестве идеала он приводил в пример своих нынешних кумиров Пушкина и Батюшкова.

К концу 1841 года Глинка окончательно разочаровался в успехе своего дела. Ему казалось, что консистория подкуплена, а бороться с Васильчиковым, имеющим 60 тысяч дохода, невозможно. Многие лица, на которых он надеялся, например Дубельт, не оказали должной помощи. Катя болела, а с Анной Петровной Керн у Глинки вышла ссора, предположительно из-за слухов, которые распускала родня со стороны Глинок. Обе стороны все меньше и меньше верили в искренность чувств друг друга.

Главный итог года Глинка сформулировал в черно-белых тонах, как истинный разочарованный романтик: «В действительной жизни в моем отечестве я встречал одни горести и разочарования — большая часть моих приятелей оказались опаснейшими врагами — не говорю о печальной женитьбе, но и с Малороссией у меня ссора чрез мать»[407].

Устав от общественного прессинга и изнурительной жизни на гауптвахте, первым в своем противозаконном поступке признался Васильчиков. Но только в 1843 году консистория вынесла приговор, который оказался не в пользу Глинки: действительность брака Марии Глинки с Васильчиковым «не доказана». Однако Николая Васильчикова обвинили в ухаживаниях за женой композитора и в том, что он «бросил раздор в семействе Глинки и вывел жену из повиновения мужу». Дело было передано в гражданский суд.

30 июня 1843 года Глинка подал в Синод апелляцию о пересмотре решения Духовной консистории, которая занимала почти десять рукописных листов[408]. Этот текст открывает Глинку как человека, хорошо знающего законы Синода и Библию. Он логично излагает все давние события и взывает к такому понятию, как честь дворянина, отказываясь сойтись с лживой женой-изменницей. Одним из поводов для написания апелляции стало известие о том, что в незаконном браке Мария Петровна родила дочку. В первую очередь эта новость беспокоила матушку, переживавшую за наследство и возможные требования со стороны Марии Петровны. Ведь по закону этот ребенок должен был носить фамилию Глинок.

2 июля 1843 года в Синоде начато «Дело по просьбе коллежского асессора Михаила Глинки о расторжении брака его с женой Марьею Петровой, по ее прелюбодеянии». Лишь через год, в феврале 1844 года, Синод снял с композитора запрет на выезд из столицы. Он сразу же отправился в заграничное путешествие, убегая из ненавистного Петербурга, от русского общества, Марии Петровны и неоправданных ожиданий на счастье.

Глинка путешествовал, а дело так и не двигалось в течение еще следующих трех лет. Тогда 15 июля 1846 года уже Евгения Андреевна послала в Синод ходатайство о скорейшем рассмотрении дела. И только в 1847 году, находясь в Испании, Глинка узнал, что его брак с Марией Петровной наконец-то расторгнут (дата расторжения 27 ноября 1846 года). Через почти шесть лет после подачи заявления на развод Глинка был признан невиновным, и ему разрешено было вступать в новый брак. Но он навсегда отказался от возможности обрести семью, по крайней мере, в официальном понимании и теперь ненавидел всех блондинок, которые напоминали о бывшей жене. С этого момента он увлекается только брюнетками и шатенками.

Уголовное дело против виновных не возбуждалось, но каждый понес наказание. Мария Петровна была осуждена на «вечное безбрачие», чего она и боялась больше всего, с наложением на нее церковной епитимьи в течение семи лет. Васильчиков был сослан в Вятский армейский полк и вскоре в 1847 году умер. Но он оставил по завещанию значительную сумму денег для незаконной жены. Видимо, его чувства к ней были искренними.

Дальнейшая судьба Марии Петровны, по крайней мере внешне, должна была складываться хорошо — обладая деньгами, она могла обеспечивать свою жизнь и содержание ребенка. Но ее репутация была разрушена, и она была вынуждена уехать из Петербурга. По-видимому, эта романтичная, недалекая женщина, тайно выходя замуж, пыталась получить то, чего ей не мог дать законный муж, — восхищения, искренних чувств и роскошного существования.

«Счастье было так возможно»

Борьба за любовь была проиграна в 1842 году.