Глинка сообщал тогда родственникам, что относится к Керн по-дружески, без прежней страсти и увлечения.

Позже современники спорили, а были ли между ними истинные чувства. Кто-то считал, что их мимолетный роман разворачивался на фоне разочарований Глинки в семейном счастье. Кто-то говорил о том, что он лишь восхищался ее образованием и умом, ее романтическим образом бледной, загадочной незнакомки.

Документальных свидетельств о переживаниях Екатерины Керн не сохранилось. Ходили слухи, что за ней после ухаживал овдовевший Сергей Львович Пушкин, отец поэта. Об их отношениях сообщала Мария Ивановна Осипова из Тригорского, которая сама была неравнодушна к Пушкину-старшему: «Катрин Керн вовсе не прочь выйти за Сергея Львовича. Она всерьез за ним ухаживает, и чуть только он оказывает мне больше внимания, она усиливает свои любезности»[409].

Екатерина сожгла все письма Глинки, когда выходила замуж в 1852 году за Михаила Осиповича Шокальского. Она прожила долгую и трудную жизнь. Овдовев в 1861 году, она, почти не имея средств к существованию, все же смогла дать хорошее образование сыну Юлию Шокальскому (1856–1940), которого родила по тем временам поздно, в 38 лет. В его воспитании помогал Григорий Александрович Пушкин, сын поэта. Впоследствии Юлий Шокальский стал выдающимся академиком, ученым-географом, океанографом и картографом.

Исследователи и современники считали, что жизнь Глинки раскололась на периоды до развода и после. Первый был связан со всеобщей славой, большими возможностями и перспективами. Второй принес забвение, одиночество и разочарование. Красивая траектория жизни без «хеппи энда» полностью соответствовала романтической парадигме, установленной самим Глинкой. Но этот миф разбивается о факты. Обретенная свобода позволила Глинке много путешествовать и радоваться жизни с не меньшим восторгом, чем до развода.

Еще во время бракоразводного процесса началась новая эпоха, связанная с постановкой оперы «Руслан и Людмила». Как и раньше, жизнь Глинки наполнялась многообразием впечатлений и эмоций — была радостной и трагической, полной славы и разочарований.

Глава одиннадцатая. Превратности оперы «Руслан и Людмила» (1842–1844)

Времен от вечной темноты,

Быть может, нет и мне спасенья!

Из арии Руслана. Опера М. И. Глинки «Руслан и Людмила»

Параллельно с бракоразводным процессом и отношениями с Екатериной Керн шло сочинение оперы «Руслан и Людмила» по одноименной поэме Пушкина. Опера пугала композитора и радовала, спасала от мучительной реальности и в то же время ввергала в пучину сомнений. Музыка то выходила на первый план, то вовсе забывалась в водовороте болезней и чувств.

Опера «Руслан и Людмила» создавалась почти шесть лет — с конца 1836-го по 1842 год. Сегодня такой срок не кажется чем-то экстраординарным, а для эпохи Глинки, когда театральные сочинения создавались за короткое время, вплоть до двух недель, как бестселлер «Любовный напиток» Доницетти, это было как минимум странно, а как максимум — признанием в собственном творческом бессилии.

Премьера оперы создала прецедент в истории русского оперного театра — музыкальный мир разделился на тех, кто восхищался ею, и тех, кто считал ее неудавшейся. А в 1860-е годы «Руслан и Людмила», наряду с «Жизнью за царя», породила очередную литературную дискуссию в СМИ. «Русланисты» и «антирусланисты» — в зависимости от принимаемой позиции — резко выступали в защиту одной оперы и протестовали против другой. Столь яростные обсуждения были связаны с более глобальным вопросом — очередным витком в поисках истинной национальной оперы и, шире, национального искусства. Дискуссия — когда-то более агрессивная, когда-то уходившая в подтексты музыкальных сочинений — продолжалась вплоть до конца XIX века. Несмотря на это, «Руслану и Людмиле», так же как и «Жизни за царя», суждено было превратиться в один из ключевых художественных текстов русской культуры. Она стала моделью, то есть образцом для подражания последующих отечественных композиторов.

История восприятия этого сочинения не менее интересна, чем история ее создания. Обе эти линии переплетались и влияли друг на друга. Попробуем разобраться в запутанных фактах и вымыслах о постановке оперы и приведем часто противоречивые оценки современников и последующих поколений. Каждая эпоха, как в зеркале, видела в «Руслане и Людмиле» себя — отражение могло нравиться, а могло вызывать отторжение.

Рождение музыки из духа поэмы Пушкина

Вернемся на шесть лет назад. Вдохновленный успехом «Жизни за царя», Глинка уже с конца 1836 года думал о новой опере. На одном из великосветских вечеров известный автор пьес, литератор князь Александр Шаховской, еще один выходец со Смоленщины{389}, заметил, что Воробьева, исполнявшая партию Вани, хороша в мужских амплуа.

И пошутил:

— Вот бы ей спеть волшебника Черномора. Даже эту роль она могла бы сделать привлекательной.

Шаховской был известен публике как автор комедий, опер, водевилей, часто с политической и социальной сатирой, а Глинка знал его к тому же как автора текста для оперы Кавоса «Иван Сусанин».

Шаховской производил впечатление… уродливым внешним видом. Тучный человек, с огромной головой, увенчанной большой лысиной и торчащими по бокам «кустиками» волос, он обладал тонким и писклявым голосом. Он все время торопился высказать умные суждения, но в его шепелявой скороговорке часто пропадали окончания слов, так что понять смысл произносимого становилось сложно. Он сам был похож на Черномора, что не мог не подметить внимательный Глинка. Как знать, может быть, его образ и натолкнул композитора на написание комической музыкальной роли без пения, в которой используются всевозможные контрасты — высокого и низкого, громкого и тихого, контрасты между тембрами музыкальных инструментов и т. д. Именно марш Черномора был создан одним из первых номеров оперы.

Сюжет «Руслана и Людмилы» ранее уже переделывался для сцены. Глинка видел балет «Руслан и Людмила, или Низвержение Черномора, злого волшебника» на музыку Фридриха Шольца в постановке хореографа Адама Глушковского в 1821 году, а затем в постановке знаменитых Шарля Дидло и Огюста Пуаро в 1824 году. Тогда на большой сцене блистала Авдотья Истомина, так что композитор не мог не помнить его.

На субботах у Жуковского в 1836 году Пушкин рассуждал о поэме «Руслан и Людмила», говорил, что теперь многое бы переделал в ней. Глинка хотел выяснить подробности, но не успел. К тому времени закрутилась спираль интриги, и Пушкин был вовлечен в смертельную дуэль.

Композитор знал суждения поэта о национальной опере[410], дискуссии о которой велись еще с 1830-х годов: Пушкин понимал «национальное» как общедоступное. Театр, в том числе и оперу, он считал частью народного площадного искусства[411]. Он «желал бы видеть оперу лирическую, в которой соединялись бы все чудеса хореографического, балетного и декоративного искусства»[412]. Видимо, Глинка и пошел по этому пути — то ли сказалась репутация поэта, то ли он видел популярность жанра волшебной оперы, близкой к феериям и водевилям. В любом случае новая опера отличалась от историко-патриотической «Жизни за царя» и была свободна от идеологических задач, хотя и