в ней многое определено уваровской триадой, что неудивительно.

Опера сочинялась мучительно, урывками, по велению вдохновения, когда освобождались минуты от службы, бракоразводного процесса, новых любовных увлечений и дружеских посиделок. Композитор сетовал на романсы, которые он сочинял для исполнения в кругу друзей. «Эти мелкие, по-видимому, безвредные произведения, однако ж, мешают мне продолжать Руслана»[413], — писал он Маркевичу в 1838 году.

Процесс написания музыки, как и в случае с первой оперой, начался с фортепианных импровизаций. Глинку в первую очередь привлекали любовные переживания героев. Кукольник восхищался и просил продолжать, тем самым «подстрекая меня более и более»[414].

Он восклицал (правда, сейчас сказать достоверно сложно, к какой из опер относились эти слова):

— Сколько глубины чувства в этих эскизах, сколько чисторусского стиля… какой гениальный замысел — взять простую, народную мелодию и облагородить ее, возвести в высочайшую степень изящества![415]

Глинка, как истинный романтик, использовал в опере различные фольклорные мелодии — татарские напевы, финскую мелодию, пригодились кавказские впечатления. И действовал он как «колонизатор» — обрабатывал их, переделывал и вписывал в законы «высокого» европейского искусства. Это мастерство сближения «низкого» и «высокого» вызывало восхищение, как великолепная шутка, эпиграмма или красиво сделанная шкатулка, инкрустированная драгоценными обработанными камнями.

Кукольник убеждал Глинку записывать импровизации:

— Миша, пиши! Я умоляю тебя — честною любовию любить искусство, бескорыстно служить ему и никогда не изменять своему идеалу.

Но Глинка пока записывал лишь отдельные сольные номера, которые сразу же пел в салонах. Оперу уже знали как набор отдельных красивых арий, близких русской романсовой культуре.

Много лет спустя Глинка рассказывал анекдот о создании оперы, который будет волновать многих исследователей. Во время одной из ночных посиделок у Кукольника к ним зашел Константин Бахтурин, давний приятель Глинки еще по службе в канцелярии Коллегии путей сообщения. И тот сделал план оперы «под пьяную руку», как вспоминал композитор, за четверть часа. «И вообразите: опера сделана по этому плану»[416].

Глинка позже удивлялся:

— Бахтурин вместо Пушкина! Как это случилось? Сам не понимаю[417].

Воспоминания композитора, зафиксированные в «Записках», породили разные трактовки — кто-то порицал композитора за безалаберное отношение к своему таланту, кто-то ругал Кукольника с Бахтуриным. Стасов эмоционально заявлял, что нужно защитить Глинку от самого Глинки, то есть от его необдуманных слов. Но в истории закрепилось мнение, что опера сочинялась хаотически и вообще-то без всякой структуры и драматургии, что вызвало проблемы с ее постановкой и восприятием.

Рассказанный композитором анекдот нужно «погрузить» в историко-культурный контекст, чтобы понимать его смысл, находящийся на грани выдумки и «испорченных» временем воспоминаний. Если даже верить «Запискам» полностью, то нужно знать несколько фактов, о которых «забывали» впоследствии. Константин Бахтурин к тому времени был успешным автором пьес для театра. Его талант именно в создании драматического целого ценился публикой более всего, поэтому не случайно, что Глинка принял его помощь. Лучшего знатока сцены и вкусов зрителей, чем Бахтурин, тогда сложно было найти. К тому же он не чурался работать с оперой, а ведь роль либреттиста считалась одной из самых низкостатусных в системе литературы. Это понимал не только Глинка, но и утонченный граф Виельгорский, который заказал ему либретто для своей оперы «Цыгане». Кроме того, даже если план был набросан в игривом состоянии ума — а надо напомнить, что в подобном состоянии проходило большинство вечеров аристократии, — Глинка мог от него отказаться впоследствии, если бы понимал его несостоятельность. Но он этого не сделал.

Важно другое: Глинка забыл указать, что задолго до описываемых событий уже существовал сценарий оперы — его собственный. Как и в случае с первой оперой, прежде чем сочинять отдельные номера, он записал общую канву событий будущего произведения, объединив их в действия[418]. Позже, в 1871 году, Владимир Стасов опубликовал его под названием «Первоначальный план»[419]. В 1838 году в работу над оперой включился талантливый Валериан Ширков, хороший литератор, по мнению композитора, и отличный художник (с ним познакомился осенью 1837-го — в начале 1838 года{390}). Ширков сочинял либретто и не мог не задумываться над вопросами организации целого. Глинка высоко ценил его хорошее образование и поэтический дар, к тому же он умел быстро сочинять стихи, что было немаловажно для композитора. Метод работы с Ширковым был таким же, как с бароном Розеном. Глинка сообщал ему ритмы и метры предполагаемых стихов, их общий смысл, а либреттист высылал готовый результат.

Он писал друзьям, что либретто I действия было готово уже к моменту его возвращения осенью 1838 года из Малороссии. Он даже сообщал в тот момент о начале работы над II действием и радовался быстрому результату. К осени 1838 года известный декоратор Роллер, который занимался сценографией к «Жизни за царя», уже заготавливал эскизы декораций для новой оперы композитора. Их видел Глинка и сообщал Ширкову: «…некоторые превосходны»[420]. Вряд ли Глинка стал бы обманывать нового друга, ему это было ни к чему.

За все шесть лет, пока создавалась опера, она неоднократно обсуждалась в кругу друзей. Как в басне «Лебедь, рак и щука», каждый из участников таких совещаний «тянул» оперу в свою сторону, но Глинка, несмотря на плохое здоровье и нервные потрясения, упорно держал свою линию, не поддавался на уговоры, что подтверждают его письма этого периода{391}.

Вечера у Гедеонова

Если «счастливыми гениями» оперы «Жизнь за царя» были высокопоставленный Михаил Виельгорский и Василий Жуковский, то «промоушеном» второй оперы занимался старший сын Гедеонова — Михаил Александрович (1814–1855). В 1840 году он состоял в должности театрального цензора Третьего отделения и имел большое влияние на отца, возглавлявшего Дирекцию Императорских театров. Как раз во время вступления Гедеонова-младшего в должность Михаил Иванович с Булгаковым часто захаживали к нему по вечерам, засиживались допоздна и уходили уже под утро, в 6 утра. У него Глинка неоднократно пел номера из оперы.

Приглашения на подобные театрализованные встречи принимали разные виды, например, шуточного послания. Глинка обращался к Кукольнику:

Милый Нестор, мы тебя

Ожидаем у себя!

За стихи ты не сердись,

А скорее к нам явись.

Ай, люли, ай, люли,

И скорее к нам явись.

Будет разное вино, и Бордо и Вёф-Клико,

Если хочешь, так потом

Будет даже monsieur Ром{392}.

Глинка иногда до того был восторжен во время пения, что доводил себя до слез, а заодно и всех окружающих. Михаилу Гедеонову нравилось новое творение друга. Он помог в составлении бумаги-представления для Гедеонова-старшего, зная его требования к постановкам. Директор Императорских театров рассматривал любой новый