Справочная уже открылась: свежая, румяная, в накрахмаленной шапочке тетка с недоумением сказала, что кто ж без фамилии ей кого-то тут найдет, но потом чуть смягчилась и посоветовала подняться прямо в «травму», спросить там, может, есть тяжелые, поступившие без сознания. Дождавшись дежурной по отделению, Любушка расширила поисковые критерии — ведь травма могла быть и черепно-мозговой, Славкины волосы могли запросто обрить. Но никого из автомобильной аварии в реанимации не оказалось («Травма не железнодорожная?» — несколько раз переспросила врач, просматривая истории болезней). Пока они шли по коридору, Любушке удалось заглянуть в несколько палат, где сидели и лежали разнообразные мужчины, но Славки среди них не было.

Добираясь до третьей больницы, Любушка снова заблудилась и, петляя по тенистым, пахнущим весной улицам мимо рыжих двухэтажных домов начала ХХ века с каменными порталами, слушая, как, поскрипывая, проезжает мимо троллейбус, думала, что этот город — Славкин, такой незнакомый для нее, — для него, возможно, олицетворение всего мира его детства, а детство, как известно, плохим не бывает, и все эти старые липы, непривычно высокая бровка, ничего не говорящие названия улиц для него примерно то же, что для нее Мена, с ее проходными дворами, секретными переулками, и что она, Любушка, находится именно тут, в его городе, что само по себе важнее любых слов, каких угодно, не сказанных до сих пор. И то, что сейчас весна, все вокруг желтеет и зеленеет, это тоже знак больших перемен.

В больнице она уверенно сказала, что идет в «травму» и, не остановленная никем, ходила от палаты к палате. Сперва было очень трудно — тут же находилось и ожоговое отделение, некоторые лежали полностью замотанные в бинты, и она тихо звала: «Слава?» — а потом спрашивала у других больных: «Я Славика ищу, он на машине разбился». Но никто ничего не знал, в реанимации его тоже не оказалось. Тогда Любушка вернулась в областную больницу скорой помощи, сразу попросилась в «травму» и там, дыша уже совсем привычным тяжелым воздухом, тоже ходила от палаты к палате, поговорила с каким-то врачом, который, кажется, так и не уловил суть вопроса, но подтвердил, что к ним в основном свозят всех, что бьются, и что тяжелых аварий в последнее время в городе не было.

Вернувшись на вокзал, Любушка дозвонилась наконец Вадику.

— Какая фамилия у Славы? Я уже второй день в Тамбове, сбилась с ног, все больницы обошла, скорее, у меня сейчас карточка кончится!

— Любаня, ты где? Что ты сказала? — судя по грохоту и голосам, он находился в каком-то кафе.

— Скорее скажи фамилию Славы, ну твоего Славы, я нигде не могу его найти! Какой у него адрес или телефон тут?

На том конце провода стало потише, видать, Вадик вышел куда-то.

— Люба, езжай домой, слышишь меня? Возвращайся домой, нету его там!

— Как нету? Вадик, почему ты так говоришь? Что с ним случилось?

— Все в порядке, просто возвращайся домой, я тебе все расскажу.

Кажется, он бросил трубку или карточка кончилась.

Пытаясь что-то сообразить, Любушка хотела было набрать Славкин украинский номер, но тут же навалилась тяжелая сонная слабость, и происходящее потеряло какой-либо смысл.

За обратный билет Любушка отдала все деньги, впритык, так что оставались только гривны добраться из Харькова домой. В животе ныло от голода, голова была тяжелой и одновременно пустой. Промаявшись в зале ожидания, Любушка надеялась, что хоть в поезде заснет, но сон не шел, только ужасно болел живот и все суставы. Из Харькова в Киев быстрее было на автобусе, и Любушке казалось, что она там умрет, действительность в том месте совсем поблекла, в памяти осталось только, как она пила неожиданно холодную и вкусную воду из-под крана в привокзальном туалете. Добравшись наконец домой, обнаружила Павла за привычным занятием, у компьютера. Стало чуточку легче. В холодильнике нашлась позавчерашняя гречневая каша, которую Любушка подогрела на сковородке с растительным маслом, и потом, не моясь, легла на диванчик возле дочки, скрутившись возле нее теплым калачиком.

Славка простоял у ее дома около часа, но так и не позвонил. Зато открыл двери в машине и включил громкую музыку, но не «Кармина бурана», которая сама по себе могла бы послужить прекрасным зашифрованным приветствием, а песню Гребенщикова с очень правильными словами. Славка вообще-то не любил русскую музыку, но тут решающую роль играли именно стихи — точно про Любушку, и она, будучи человеком, принимающим любое совпадение как прямое руководство к действию, должна была, по идее, все понять. Но она то ли не услышала, то ли не поняла.

Испытывая пугающую, высунувшуюся из-за россыпи транквилизаторов и психологических сеансов душевную пустоту, Славка ехал по вечернему Броварскому проспекту, совершенно не зная, куда себя пристроить. Была мысль закатиться в какой-то кабак и там напиться, но неприятная, по привычке вылезшая мысль о более действенном способе снятия стресса вызвала жутковатое воспоминание о белом бессвязном периоде в реанимации. Тогда захотелось простого честного секса за деньги, но стоящий на обочине контингент дальнейшему развитию этого желания не способствовал, а более изысканная публика требовала, соответственно, более энергозатратной прагматичной прелюдии — журналы с рекламой, квартира почасово и все такое.

Остановившись возле «Макдоналдса» в Дарнице, Славка понял наконец, чего хочет на самом деле, и стал звонить всем подряд, предлагая поехать в Одессу, прямо сейчас. Многие были рады и удивлены услышать его, особенно с таким предложением, но завтра все-таки рабочий день, никто не мог, кроме Людмилы. К ней Слава дозвонился, нажав следующий номер в контактах в каком-то пьяном отупении, стоя на Броварском проспекте, полном громоздких романтических ассоциаций с гостинками в Лесном, толком не соображая даже, кому он сейчас звонит.

Людмила как раз была на больничном, в приятном состоянии почти полного выздоровления после мелкой простуды и зудящей ленцы, когда сидение дома начинает поднадоедать, но выходить на работу раньше отпущенного законом времени, грешным делом, совсем не хочется. Она сидела на любимом диване между кухней и гостиной, замотав ноги белым пледом, листая восхитительно красивые французские журналы по дизайну интерьеров и периодически протягивая руку к низкому столику, где стоял элегантный поднос с тирамису и коробка с бумажными салфетками.

— Как? В Одессу, что, там какое-то мероприятие? Довольно заманчивое предложение.

— Нет, не мероприятие, только ты и я, — сказал Слава, откидываясь на спинку сиденья и закрывая глаза, узнав ее хрипловатый урчащий голос.

— На сколько?

— На день, сейчас туда, ночь там, завтра вечером обратно, на моей машине.

Закрыв глаза и потянувшись всем телом, она проурчала:

— Звучит прекрасно, загадочный вы человек, Вячеслав… простите, не помню, как вас по отчеству…

Буквально через сорок минут Люда вышла на стоянку у дома, с удивленной улыбкой оглядывая стоящие вокруг машины, — в джинсах, кроссовках, в простой серой спортивной куртке, с рюкзаком на плече, почти без макияжа. Слава моргнул ей дальним светом, и, улыбнувшись еще шире, не спеша, уверенно, она пошла к нему, скользнув взглядом по номерам на машине, села на переднее сиденье, положила рюкзак назад, чуть жмурясь, пристегнулась и посмотрела прямо перед собой, готовая к путешествию. Говорили мало и о каких-то мелочах, в основном слушали музыку. Трасса успокаивала, даже несмотря на шум и скорость, через воздухозаборники в салон просачивалась загородная весенняя свежесть — какая-то ароматная смесь мускусной земляной сырости, апрельской сладковатой прели, когда ночью уже стабильно пятнадцать градусов и очень влажно.