— Подумай только, эта зеленая горка наша, — просто какое-то культовое место для нас в Киеве, ты никогда не задумывался, почему нас тянет именно туда? А потому что мы с тобой пытаемся удрать в лес, вот что, мы там спрятаться хотим, Славка… Мы с тобой чуть что — прыгаем в машину и мчимся пить кофе куда?

— В Борисполь, — улыбнулся Слава, — в чем-то ты прав…

— Я хотел Любушке терапевтический сеанс устроить, завести к себе домой наконец, знаешь, она сама заговорила об измене мужу, что никогда не пойдет на это, проговорила то, что будет для нее панацеей, это прет на подсознательном уровне, понимаешь?

— По-моему, это жестоко. Я не вижу в этом случае никакого смысла.

— Ты дурак, это чистейшее создание с чистейшими чувствами, к тому же она такая ленивая эгоистка, что все, что с ней может произойти в контексте нас с тобой, пойдет ей на пользу.

— Или убьет.

— Да никогда, дурак! Все ты по себе меришь… Так вот, я хотел завести ее к себе, открыться, так сказать, я уже запутался с этим шифрованием, она же до сих пор думает, что я на мопеде твою курьерскую почту развожу.

— Ну-ну…

— Я думал довольно жестко с ней поговорить, чтобы она открыла глаза. Чтобы ревела, понимаешь, но чтобы открыла наконец. Хотел положить ее голову себе на колени, и чтобы она сама сказала, что с ней происходит. Эта ее поездка в Тамбов просто перевернула все с ног на голову, кстати, ты же так и не был у нее? Она ни слова не говорила. — Нет, и не знаю, зачем нам обоим это надо.

Тем не менее, вернув Людмилу домой, Славка проехал под окнами своей квартиры, но даже останавливаться не стал, а рванул сразу в Лесной и, еще не добравшись до Любушкиного дома, стал набирать ее номер. Стоял уже довольно поздний вечер, во дворе было темно, так что, выскочив на балкон и перегнувшись через перила, она лишь очень приблизительно увидела какие-то отдельные блестящие части его автомобиля и, кажется, тусклый свет в салоне. Не в состоянии что-либо объяснить мужу, Любушка просто накинула что-то на плечи и, как была — в домашнем спортивном костюме, — помчалась вон из квартиры.

Сев в машину, толком не могла ничего сказать, и это было ужасно, потому что тишина, казалось, сейчас разорвет их на части.

— Давай поедем в Борисполь, — сказал Слава.

Любушка сидела в своем кресле, как в коконе, как ей казалось — в теплом кожаном яйце, и рядом был он — слегка усталый профиль, и впервые за это долгое время ей показалось, что в сумасшедшей гонке длиною уже в столько лет можно перевести дух, потому что сейчас время шло для нее, а не мимо.

— Мне так спокойно сейчас.

— И мне тоже, — сказал Слава. И Любушка тихо заплакала, уверенная, что Слава не видит, потому что массив ее жизни казался ужасной огромной скалой, придавившей ее так, что почти не осталось возможности шевелиться, а сейчас все ушло, и она мчалась в машине куда-то в теплую огнистую ночь.

В международном аэропорту Борисполь было тихо и спокойно, больше всего Славка любил бывать тут именно поздно вечером. Яркий свет фонарей на парковке вселял некое обещание праздника, как бывает при сооружении сцены за несколько суток до концерта. Небольшой терминал, днем такой тесный и неудобный, теперь светился зеленовато-рыжим светом, почти все скамейки в крошечной зоне ожидания были свободны. В зоне прилетов стояло человек десять, приятно пахло кофе, сонные таксисты рассеялись где-то по углам. Сувенирно-книжная лавка не работала. И даже тут, в шестнадцати километрах от Киева, воздух был совсем другой — пахло той же теплой апрельской землей, мягкой сыростью, мшистой прелью.

— Хочешь, зайдем в ресторан? Тут есть «Хуторок» — очень приличный.

— Нет, — она говорила совершеннейшую правду, — мне так хорошо сейчас, что я никуда не хочу.

— Спасибо, — зачем-то сказал Слава. — Я тоже никуда не хочу. Давай лучше покажу терминал «А» для местных рейсов.

Они прошли по узкой заасфальтированной дорожке с белыми бровками, точно в провинциальном городке (наверняка летом тут вовсю цветут клумбы с бархатцами), к типично автовокзальному зданию с большой бетонной лестницей. Внутри были пластиковые перегородки, несколько металлических скамеек, яркий, чуть желтоватый свет и призрачная тишина. Несколько мониторов сообщали, что следующий рейс — в Донецк — будет в семь утра. Славка неожиданно сделал шаг чуть вперед, развернулся и обнял ее, и Любушка уткнулась лицом в его черную флисовую кофту, пахнущую чем-то теплым, а он, словно делая завершающий штрих в построении сложной акробатической композиции, опустил подбородок на ее затылок, чувствуя на губах и скулах статику от ее тонких густых волос.

Дома, в Лесном, Любушка наконец сказала:

— Представляешь, я ходила по Тамбову, и мне казалось, я будто что-то краду у тебя, беру без спросу, подглядываю украдкой за тем, как ты жил, я там ночевала и думала, что в двух-трех километрах можешь быть ты и те, кого ты знаешь много лет, и что в этом городе была твоя какая-то первая любовь, да… я так думала! И что это такой твой город, вот как смотреть чужие семейные фотографии, да?

— Я никогда не был в Тамбове, Любушка.

— Правда? — она улыбалась и не выглядела ни капли огорченной. Слава кивнул и улыбнулся.

Задумчиво причмокивая, Павел отметил, что она оказалась такой же блядюгой, как он себе представлял, просто вот сейчас все и проявилось.

— Не ожидал только, что это случится настолько скоро после рождения нашего ребенка.

А Любушка думала о том, что ей действительно абсолютно все равно, был Слава в Тамбове или нет, и, расчесываясь перед сном, она сказала Павлу — Почему же тебя это раньше не волновало, когда я по ночам с нашим ребенком по чужим парадным с газетами таскалась…

Дома у Славы горел свет, Анжелика сидела в гостиной, на его месте, подвернув одну ногу под себя, в его белой футболке, с его ноутбуком.

— Здравствуй, ты чего не спишь? Как дела?

— Слава, зачем ты лазишь по сайтам знакомств? Зачем дуришь этим девкам головы? Это какой-то спорт, да? Почему ты не можешь просто остановиться? Посмотри, на кого ты похож, ты же гонишь себя просто на износ какой-то. Где ты был эти два дня? Я спрашиваю: где ты был? Он вздохнул и, ничего не ответив, пошел в ванную, думая о том, что Борисполь — это своего рода портал, откуда всего два часа до Парижа, полтора — до Вены, три — до Лондона, и в любом из этих мест, что бы там ни говорили, лучше, чем тут, пусть это обезличенный лоснящийся ряд гостиниц и тарелок с приготовленной чужими руками едой, но, возможно, в этом обезличивании — обезличиваешься и сам, обезличивая тем самым что-то такое в себе, что не дает возможности спокойно жить в родных стенах.

Спустя день или два, в состоянии болезненного эйфорического возбуждения Слава отправился в магазин игрушек и, выбирая подарок для едва знакомой девочки Алины, который, по большому счету, послужил бы лишь пропуском на ставший очень особенным Броварский проспект с его хитрым ответвлением, вьющийся зигзагами по всему Лесному массиву, допустил большую оплошность, позвонив Вадику за консультацией.