Формальной причиной разделения церквей часто считают разногласия относительно догматики, но это не более чем прикрытие властных притязаний клира. К тому же все «споры о догматах» напоминают средневековые диспуты о количестве ангелов или чертей, способных поместиться на кончике иглы — зачастую это просто безобразные базарные склоки, расшатывающие основы христианского миросознания как такового.

Ведомая роль православной церкви определила и ее статус: здесь нет единого центра подобного Ватикану, и практически каждое православное государство имеет своего патриарха, так что к православию относятся 15 самостоятельных (автокефальных) православных церквей[207]. Сохраняя главные догматы христианства, эти церкви отличаются друг от друга трактовкой некоторых догматов и отдельными особенностями культа.

Уже в раннем средневековье церковь утратила дух бескорыстия, общности и любви, присущий ранним христианским общинам. Возможно, именно поэтому христианство даже не приостановило погружение Европы во тьму после завоевания Рима варварами. И это принесло ей колоссальные утраты, огромные провалы, превратило эту эпоху в полосу непрерывных церковных кризисов.

Увы, именно к Ветхому Завету восходит основная, но тщательно камуфлируемая идея всех мировых церквей: плати «святым отцам» — и тебе зачтется Богом… Церковь издавна паразитировала на народном чаянии оплаченного воздаяния, отсюда, кстати, возникла и идея мессианства — будущего спасения «всех истинно верующих».

Надо иметь в виду, что католическая церковь на западе и православная на востоке были одними из самых могущественных феодалов, конкурирующих с императорами и королями. Только патриарху Никону, главному борцу с раскольниками, принадлежало свыше 25 тысяч крестьянских дворов. Крепостные крестьяне, жившие на патриарших землях, подвергались тягчайшей эксплуатации: согласно одному историческому документу, Никон своих крестьян «тяжкими трудами умучил».

Православная церковь была не просто крупнейшим феодалом в России, но и самым главным крепостником: ей принадлежало свыше миллиона рабов-крестьян, которых она угнетала с исключительной жестокостью. К непрерывному расширению монастырских владений добавлялась система «Божьего тягла», проще говоря, освященного церковью рабства.

Рост церковных богатств для меня всегда был признаком упадка христианской церкви. Между тем церковь сосредоточила в своих руках несметные богатства, используя визуальную демонстрацию экономической мощи как дополнительное средство влияния на психику, подсознание прихожан. Я много путешествую по миру и удостоверяю два обстоятельства: с одной стороны, воочию видно, что церковь была очагом культурного роста (архитектура, живопись, музыка, наука), с другой — налицо алчность и властолюбие церковников, которые, вопреки учению Христа, не имели границ…

Основополагающие идеи христианства — наказание за грех, искупление, освобождение через страдание, спасение — себя и других, с одной стороны, коренным образом меняли мораль и мировоззрение людей, но, с другой, все больше привязывались к «натуроплате» — индульгенции, епитимьи, бесконечный перечень платных услуг «за дела духовные». Церковь так или иначе создавала товарно-денежные отношения с Богом, в которых всё доставалось «посреднице»…

Надо признать, что критика ненасытности церкви шла из недр самой церкви — Уиклиф, Ян Гус, Лютер, Кальвин. «Приношения иконам — лишь новое средство, пущенное в ход антихристом и его духовенством для того, чтобы выудить деньги у бедных людей», — писал Джон Уиклиф. «Богатство извратило и отравило Церковь Христову», — вторил ему Ян Гус.

Когда ректор коллегии в Линкольншире Джон Уиклиф выступил с трактатом «О владении Божием», в котором подверг резкой критике симонию и стяжание церковных богатств, относительно мягкая англиканская церковь приговорила «еретика» к «вечному молчанию», что, однако, не воспрепятствовало расширению уиклифизма и позже индепендизма и лоллардизма, сыгравших огромную роль в пуританском движении XVII века. Даже смерть не спасла провозвестника европейской Реформации от церковных надругательств: по наущению королевского духовника Томаса Неттера прах Уиклифа был извлечен из могилы и подвергнут надругательствам. Церковь прибегала к сожжениям не только живых еретиков, но и праха умерших…

Церковь не ограничилась обожествлением Иисуса Христа, но создала постоянно растущий институт христианских мучеников и святых, сделав их не только предметом поклонения, но и источником дополнительных доходов. «Святые мощи» и связанные с ними чудеса быстро пополняли церковную казну. Поэтому не удивителен быстрый рост количества «святых» и конкуренция церквей за обладание чудодейственными мощами, ставшими в Средние века валютой высшей пробы. Короли и папы состязались в их приобретении, что привело к созданию настоящей индустрии изготовления фальшивок.

Христианские мученики — это бесспорная реальность, но другой ужасной реальностью является то, что огромное количество «святых мучеников» замучены самой христианской церковью, или, по словам епископа Варнавы (Беляева), это были святые мученики от рук «православных».

Другим видом церковной индустрии стали чудеса как средство быстрого накопления церковных богатств. Напомню, что еще Герон Александрийский (I в. н. э.) изобрел механическую «машину для предсказаний», активно используемую языческими жрецами для религиозных фальсификаций[208]. Для организации чудес в христианских храмах нашлись предприимчивые люди — для этого создавались даже «летучие бригады». Такие «бригады» насчитывали до 25 человек, причем «бригадиры», почти как в наше время, заключали «контракты» со «святыми отцами», постоянно передвигаясь от одного прихода к другому.

Кстати, я не отрицаю чудотворных возможностей икон и мощей, побывал в соборе Св. Иосифа в Монреале, где отец Андре излечивал тысячи калек, верю в мироточащие иконы, одна из которых принадлежала еще одному отцу Иосифу, неоднократно сталкивался с феноменами молитвенной терапии, спонтанной ремиссии, излечения наложением рук, но это уже совсем иные истории, связанные с широко распространенным явлением плацебо или с духовными чудесами, которые Блаженный Августин определил как явления, природа которых нам пока не известна.

Монашеское бегство из мира, возникшее в александрийскую эпоху в IV в. и в Средние века бурно развившееся, — это тоже признак раннего упадка, утраты веры в Христово Царство Небесное, которое предстоит создать не на небесах, а здесь на земле и с Богом в душе. Да, монастыри часто становились средоточием средневековой культуры, средством сохранения духовных, научных и богословских ценностей, но монашеская идея, согласно которой мир погиб, погряз во грехе, а мы тут собрались спастись, — эта идея, конечно, чуждая Иисусу Христу.

Я считаю, что институт монашества не был «исконным пониманием христианства», но — отречением от материи, от божественной полноты мира, от цельного бытия. То, что церковь именует подвигом и подвижничеством, мне представляется бегством, осложненным самым сакраментальным психическим травмированием и физическими извращениями — от самобичевания до хлыстовства.

Тем не менее с укреплением христианства институт пустынножительства, ухода от мира, монашества все более укреплялся. Но в реальности монастырская жизнь зачастую была напрочь лишена того ореола святости, ради которой жертвовали жизнью пустынножители и схимники. Монастыри все больше напоминали солдатские казармы, нежели намоленные места. Мне довелось побывать во многих действующих христианских и буддийских монастырях, где я имел возможность убедиться