партия все еще оставалась разнородным сплавом выходцев из старых партий, северо-восточных янки и поселенцев фронтира, радикалов и консерваторов, идеологов и прагматиков, жителей Верхнего и Нижнего Севера, финансовых воротил из пограничных штатов (таких, как семейство Блэров из Мэриленда), а кроме того, влиятельных лидеров, из которых кое-кто по-прежнему считал себя более достойным президентства, чем человек, занявший этот пост. При назначении семерых членов правительства Линкольн должен был учесть все тенденции и обозначить свою политику в отношении южан[551].

Доселе невиданная в политической истории Америки уверенность в своих силах позволила избранному президенту назначить на министерские посты четырех своих главных конкурентов. Линкольн не колебался при назначении Сьюарда государственным секретарем, а Бэйтса — генеральным прокурором. Кэмерон представлял более деликатную проблему. Пенсильванец был уверен, что получил обещания от доверенных лиц Линкольна. В любом случае, оставить его без должности значило вызвать его неприязнь, но распространившийся слух о том, что президент предложил Кэмерону пост министра финансов, вызвал бурный протест. Многие республиканцы считали «вождя виннебаго» (насмешливое прозвище, полученное им много лет назад за то, что он якобы обманул это индейское племя, с которым заключил договор о поставках) «человеком без чести и совести». В смущении Линкольн отозвал свое предложение, после чего друзья Кэмерона развязали кампанию в его защиту, что вносило смуту в партийные ряды перед инаугурацией. В конце концов Линкольн вышел из положения (не разрешив, впрочем, разногласий), предоставив Кэмерону пост военного министра. Министром же финансов стал Чейз, превратившийся в лидера «железнобоких» республиканцев, настроенных против любого намека на уступки Югу. Назначение Чейза так раздражило Сьюарда, что он даже отозвал свое согласие принять должность госсекретаря, чтобы принудить Линкольна избавиться от Чейза. Таким был пробный шар, выпущенный Сьюардом, явно метившим на роль «премьер-министра» в администрации. «Я не могу позволить Сьюарду вести себя своевольно», — сказал Линкольн своему личному секретарю. Избранный президент уговорил Сьюарда пойти на попятную и остаться в правительстве вместе с Чейзом, хотя в будущем их ждала еще одна размолвка, прежде чем Сьюард окончательно убедился, что Линкольн — сам себе премьер-министр[552].

Выражая признательность Индиане за поддержку на ранних стадиях президентской гонки, Линкольн назначил Калеба Смита министром внутренних дел. Суетливый, носящий парик янки из Коннектикута Гидеон Уэллс получил военно-морское министерство. Линкольн также хотел назначить какого-либо политика из штатов Верхнего Юга (не республиканца), чтобы продемонстрировать добрую волю и удержать эти территории в составе Союза. Он предложил портфель конгрессмену из Северной Каролины Джону Гилмеру, однако стать членом кабинета «черных республиканцев» было слишком большим риском, поэтому Гилмер отверг предложение, мотивировав это отказом Линкольна пойти на компромисс по вопросу рабства на территориях. Таким образом, Линкольн закончил формирование кабинета, назначив Монтгомери Блэра генеральным почтмейстером. Будучи жителем Мэриленда, Блэр, тем не менее, являлся республиканцем и «железнобоким»[553].

Инаугурационная речь Линкольна даже больше сигнализировала об ориентирах будущей политики новой администрации, чем распределение министерских постов. Зная о том, что судьба штатов Верхнего Юга и возможная добровольная реорганизация Нижнего Юга может зависеть от того, что он скажет 4 марта, Линкольн тщательно выверил каждую фразу своей речи. Ей предшествовали длительные консультации со многими лидерами республиканцев, особенно со Сьюардом. Этот процесс начался еще в Спрингфилде за два месяца до инаугурации и продолжился во время двенадцатидневной железнодорожной поездки кружным путем в Вашингтон, в течение которой Линкольн произнес десятки речей перед народом на станциях и на официальных приемах. Избранный президент чувствовал себя обязанным приветствовать толпы людей, собиравшихся вдоль всего его маршрута, чтобы хоть одним глазком увидеть своего нового лидера. Фактически Линкольн совершал свой агитационный тур уже после своего избрания. Однажды он даже сошел с поезда в северной части штата Нью-Йорка, чтобы поцеловать 11-летнюю девочку, которая предложила ему отпустить бороду, чтобы лицо несколько округлилось.

Этот тур, вполне возможно, был двойным просчетом. Во-первых, не желая провоцировать дальнейшее развитие кризиса неосторожным замечанием или оговоркой, Линкольн, избегая спорных моментов, часто отделывался общими фразами. Это производило неблагоприятное впечатление: нескладного избранного президента можно было счесть ничем не примечательным провинциальным адвокатом. Во-вторых, вся пресса и личная корреспонденция Линкольна на протяжении вот уже нескольких недель были полны угроз в его адрес и слухов о готовящемся убийстве. Публичные выступления и перечень остановок президентского поезда, объявленный заранее, во много раз увеличивали вероятность покушения. За два дня до того, как избранный президент должен был проехать через Балтимор, переполненный сторонниками сецессии и к тому же печально известный своими политическими мятежами, республиканцы получили известие о том, что на Линкольна готовится покушение в тот момент, когда он будет пересаживаться с одного поезда на другой. Сведения эти были предоставлены двумя независимыми друг от друга источниками: сотрудником агентства Пинкертона, нанятым железнодорожным начальством, и агентом военного министерства (оба внедрились в банды Балтимора, промышлявшие политическими убийствами). Линкольн неохотно согласился изменить график, тайно проследовав через Балтимор под покровом ночи. Вполне возможно, что заговор действительно существовал и опасность была реальной, но сам Линкольн впоследствии сожалел о решении пробраться в Вашингтон «словно тать в нощи». Такой поступок удивил многих его сторонников и вызвал ряд язвительных карикатур в оппозиционных изданиях. Так что новый президент начал свою деятельность довольно неудачно, причем как раз в то время, когда больше всего требовались решительность и властность[554].

Последние наброски своей инаугурационной речи Линкольн делал уже в первые дни пребывания в Вашингтоне. Пока он работал над ней, семь мятежных штатов не только продолжали процесс отделения, но и захватывали федеральную собственность, расположенную на их территории: таможни, арсеналы, монетные дворы и форты. Как следствие, первый набросок речи Линкольна содержал одну главную тему и две вариации. Главной темой был решительный настрой Линкольна сохранить целостность Союза. Вариации же контрапунктом проводили тактику кнута и пряника. Кнутом служило намерение президента воспользоваться «всеми имеющимися полномочиями» для «возвращения государственной собственности и потерянных учреждений; удержания, занятия и овладения этой и прочей собственностью и территориями, принадлежащими государству, а также взимания пошлин на ввозимые товары». Пряником же являлось очередное повторение его постоянного обещания «не вмешиваться в рабовладельческий уклад там, где он уже существует» и исполнять конституционное предписание о возврате беглых рабов. Линкольн также обещал южанам, что «правительство не собирается нападать на вас, пока вы первые не нападете на него»[555].

По мнению иллинойсца Орвилла Браунинга, советника Сьюарда и Линкольна, кнут в этом варианте речи щелкал слишком хлестко.

Штаты Верхнего Юга, не говоря уже о правительстве Конфедерации, без сомнения, будут рассматривать любую попытку «вернуть» форты и другую собственность как «насилие». Даже само обещание