мир, ощупывает его фотонами, так и разум освещает мир, делая его видимым, единым, понятным… Если рассматривать разум в этом ключе, становится лишним вопрос о смысле жизни. Смысл подразумевает место чего-то отдельного в целом. Но если разум не является отдельным от мира, а является его неотрывным свойством, он не может противопоставляться мёртвому миру, ибо нет такого мира. Мир пронизан разумом, как гравитацией, как светом, как электромагнитными полями. Где-то гравитации меньше, как в пустынях космоса, где-то больше, как вблизи черных дыр. Гравитационное поле неоднородно. То же самое и с разумом, где-то его мало, и можно подумать, что его нет, где-то он осязаем и кажется отдельным явлением. Но это заблуждение. Просто разумное поле также неоднородно, как гравитационное или любое другое. Но оно вездесуще, едино и неотделимо от мира.

Артур заметил лёгкую улыбку на лице Адама.

— А вы как считаете, Адам? — спросил он его. — По-моему, вы не согласны.

— Нет, я не против, не против! — встрепенулся Адам. — Мне даже очень нравится такая романтическая теория.

— Ничего тут нет романтического! — обиделся Ньютон. — Стар я уже для романтики.

Адам примирительно улыбнулся и потрепал Ньютона по плечу.

— Кстати, Адам, — спросил Андрон, — как у вас в будущем с этим делом?

— С каким?

— Ну… Есть ли секс на Марсе? Или где вы там живёте?

Адам улыбнулся.

— На Марсе секс ещё был. А вот потом постепенно исчез.

— Почему?!

— Пропала необходимость. Люди стали размножаться сначала в лабораториях, а потом вообще на конвейере.

— Но ведь секс — это не только продолжение рода.

— Появились такие источники удовольствия, что секс показался пресным.

— Ух ты! И что это за источники?

— Например, нейронная акупунктура — стимуляция нейронов, ответственных за удовольствие.

— Ну и как ощущения?

— Что-то среднее между нирваной и наркотиками.

— Так вы, стало быть, наркоманы?

— Без малейшей химии, без привязанности и без последствий. Если не злоупотреблять, конечно.

Андрон задумался. Артур встал из-за стола и пошёл в сад. Он хотел поговорить с Паскалем наедине.

В саду он нашёл Паскаля, сидящим под дубом и разговаривающим с Сократом. Артур подошёл, и сел рядом.

— Если бы она сказала: «я буду с тобой, но ты должен стать священником», — говорил Паскаль, — я бы с радостью принял эту судьбу, и молился бы в храме неведомому Богу, умоляя Его простить меня за неверие. Ради любви я готов на любое безумство.

— Может быть, она тебя просто не любит. К сожалению, это часто бывает — невзаимная любовь, — пытался утешить его Сократ. — Что же делать? Даже Аполлону отказала Дафна, чего уж нам простым смертным!

— И к несчастьям можно относиться философски, — продолжал он. — Человек ищет счастья — здесь и сейчас. Счастливому ничего не надо — лишь бы его счастье длилось вечно. Вот я думаю, спасение человека в том, что он несчастлив. Именно это побуждает его двигаться, не останавливаться на месте.

Вразумительные слова Сократа не достигали души Паскаля. Маялась его душа, своим несчастьем упиваясь.

Вечером во дворе болтали о разном, уже не загадывая тему, и, не понятно с чего, зашёл разговор об эвтаназии.

— В ряде стран эвтаназия разрешена при неизлечимых заболеваниях, — кивнул Судья. — Разумеется при согласии врачей, родных и самого больного.

— Если человек смертельно болен и знает об этом, он имеет право на эвтаназию, — упрямо сказал Паскаль. — Без чьего-либо согласия. У человека есть право на жизнь, должно быть право на смерть.

— Решение об эвтаназии должны принимать врачи, — твёрдо сказал Адам. — Больной может принять неверное решение под сильным болевым и депрессивным давлением. Больной может выразить своё желание, но окончательное решение за врачами.

Паскаль угрюмо молчал. Было ясно, что он остаётся при своём убеждении.

— Почему это так тебя волнует? — попытался расшевелить его Артур. — Это что-то личное? У тебя кто-то был смертельно болен?

Паскаль посмотрел на него, слегка прищурившись.

— Мы все смертельно больны. Жизнь — это долгая болезнь со смертельным исходом… А если у меня не тело, — повысил голос он, — а душа смертельно больна?! Я тоже должен спрашивать разрешения у врачей?.. Я вправе сам принимать решения. Это моя жизнь.

— Твоя жизнь?! — рассердился Адам. — Сопли зелёные — твоя жизнь… Ноешь и хнычешь, как последний лузер… Надо жить так, как будто завтра умрёшь. А ты живёшь так, как будто вчера умер.

Паскаль поднялся и пошёл в свою комнату. За столом повисла тишина. Наконец, Адам встал и, уходя, бросил:

— Ты проследи за ним, Артур. Не нравится мне его настроение.

Наутро, завидев Еву, выходящую из комнаты Паскаля, Адам подошёл к ней и спросил:

— Ну что наш отшельник? Ты разговаривала с ним?

Ева нахмурилась и отвернулась.

— Я рассказала ему забавный сон, хотела его развеселить… Он сидит и молчит, сидит и молчит… Я не знаю — о чём он молчит? Мне нужен переводчик с языка молчания.

Она поджала губы, и, чтобы не расплакаться на людях, быстро ушла.

Артур зашёл к Паскалю. Он сидел за ноутбуком и смотрел на бегущие по экрану бессмысленные слова. Артур тронул его за плечо, он вздрогнул, оглянулся и заговорил.

— Может, я — семя, упавшее среди камней, бесплодная смоковница?.. Маленькая щепка в течении могучей реки налетела на подводный камень и закружилась в бесконечном водовороте. Все проносятся мимо в стремительном течении. Одних выбрасывает на берег, других несёт и несёт вперёд, а я всё кружусь и кружусь в злосчастном водовороте, бьюсь и бьюсь о тяжёлый подводный камень.

Он посмотрел Артуру в лицо.

— Ты тоже считаешь меня сопливым нытиком?

— Ну почему же сопливым? — попробовал пошутить Артур и пожалел. Паскаль отвернулся и угрюмо замолчал, уставившись в экран ноутбука.

— Что у тебя с рукой? — Артур вдруг заметил повязку на руке друга.

— Неважно! — нахмурился Паскаль. — Обжёг руку о плиту на кухне.

— Нечаянно или нарочно? — заподозрил Артур.

— Нарочно… — не сразу и неохотно ответил Паскаль. — Иногда телесную боль принимаешь радостно и даже нарочно. Здесь нет никакого мазохизма. Телесная боль заглушает боль душевную, позволяет отвлечься от глухой постоянной душевной боли.

Он повернулся к Артуру.

— Философы спорят: что первично — бытие или сознание? Но ведь это бумажный вопрос. Человеку неважно то, что существует вообще, где-то там, в большом мире, неведомом и непостижимом. Человеку важно то, что существует для него, в его мире. А я вот недавно понял: первично страдание. Оно определяет и наше бытие, и наше сознание. Жизнь и есть страдание. От мучительного рождения до мучительной смерти… Да, посерёдке бывают светлые моменты, когда забываешь о страдании, когда ты счастлив. Но это короткий обман.