смеха. Адам ходил хмурый, каким Артур его никогда не видел. Зато Хозяин оживился, он вновь почувствовал себя нужным и значимым. Отправил Андрона на ярмарку в Кардерлин — купить красного вина, диктовал Ньютону — какой суп сварить для больного, в общем, командовал с непререкаемым тоном врача.

Шут за столом во дворе утешал Еву, сидевшую напротив него с заплаканными, красными глазами.

— Главное, что всё обошлось. Он жив и отец твой поставит его на ноги. Это несерьёзные раны, заживут быстро. Вот меня однажды так покромсали в бою — полгода отлёживался, встать не мог. И ничего! Видишь — живой и весёлый. Так что вытри слёзы и будь умницей.

Он протянул её свой шёлковый платок.

— А с кем вы воевали? — поинтересовался Артур, присаживаясь рядом.

— Да почти со всеми соседями! И с анжуйским графом, и с герцогом Бретани, и с маврами.

— А в будущем с англичанами Франция будет воевать, — вспомнил будущее Артур.

— С англичанами? — удивился Шут. — Ну, до этого пока не дошло. Они сидят там у себя на острове, у них там свои разборки.

— Нормандский герцог станет королём Англии, — просветил Шута Артур.

— Это Добрый Ричард что ли?

— Нет, его внук — Вильгельм.

Они ещё долго беседовали об истории будущего, а Ева, заинтересовавшись, слушала их, открыв рот и хлопая ресницами. Слёзы на её глазах высыхали.

На следующее утро Артур зашёл к другу. Паскаль лежал в кровати с открытыми глазами. На столе валялись бинты и лекарства. Хозяин уже с утра перебинтовал и обработал раны.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Артур, подойдя к кровати.

— Как несостоявшийся покойник, — пошутил Паскаль, пытаясь улыбнуться.

— Не надо было тебе делать этого, — сказал Артур, присев на стул возле стола.

— Ой, только давай без нравоучений. Я уже наслушался их от Адама… Что ты можешь мне сказать? «Tomorrow the birds will sing… Be brave! Face life!» — улыбаясь одними губами, произнёс он слова из старого фильма.

Артур промолчал. Он оглядел комнату, где было непривычно прибрано. «Видимо, Ева постаралась», — подумал он. Посидел, глядя на бледное лицо Паскаля и слушая его неровное дыхание.

— Давай поговорим о смерти, — тихо сказал Паскаль.

Он смотрел в потолок или дальше, серьёзно и даже строго. Артур подошёл и присел на стул у кровати.

— Смерть похожа на чёрную дыру, — задумчиво говорил Паскаль. — Ты знаешь, что она засосёт тебя, разорвёт и уничтожит. Но ты не знаешь, что будет потом. Вынырнешь ли ты в каком-нибудь ином мире для новой жизни или это окончательное уничтожение без вариантов? Может быть, и вынырнут где-то в ином мире твои атомы и распылятся по газовым облакам чужого космоса. Твои атомы это не ты. И вообще они не твои, а взяты взаймы.

Он прикрыл глаза, помолчал, потом снова открыл глаза и продолжил.

— Смерть загадочна и притягательна. Жизнь не менее интересна, но её мы можем постигать, а смерть непостижима. Жизнь мы выпиваем медленно, по глотку, а смерть наваливается на нас разом, уничтожая постигаемое вместе с постигающим… Приближение смерти освещает жизнь неожиданным светом. Переоценка ценностей тем более мучительней, что уже ничего нельзя поправить… Меня удивило, что Иван Ильич у Толстого перед смертью ни разу не вспоминает о Боге, о жизни после смерти. Нет — описана именно смерть, как уничтожение… Но если смерть — уничтожение, то теряет какой-либо смысл и сама жизнь. Если человек — исчезает, значит, исчезнет и человечество. Это подкашивает под корень. Сколько трудов, надежд, мучений пережито человечеством… И — пустота. Для кого же игрался этот великий спектакль?

Он опять помолчал, всё так же строго глядя в потолок, и снова заговорил.

— Если в этом мире умирают и мучаются даже невинные дети, это может означать только одно: наша жизнь, наша смерть не имеют того значения, которое мы им придаём. Либо мы ничто, случайная искра в бесконечной пустыне мрака, либо мы несравненно больше, чем то, что считаем собой, чем то, что страдает и умирает в нас… Я не верю в ничтожество человека. Человек как невзрачная коробочка, в которой лежит драгоценный бриллиант. Брось её в огонь, она сгорит, и на пепле её, неподвластный огню, засверкает чудесный камень… Может быть, смерть и есть этот очистительный огонь, и зря мы её боимся?

Он слегка наклонил голову и посмотрел на Артура, ожидая ответа.

— Я согласен, что смерти не надо бояться. Не согласен, что к смерти надо стремиться. В конце концов, она неизбежна, и, значит, незачем к ней спешить. Человеческая жизнь и так слишком коротка.

Паскаль чуть заметно покачал головой.

— Ты рассуждаешь, как правильный человек… А я — человек неправильный… Вот Адам, хоть и злится, но лучше меня понимает… Я однажды позавидовал его «бессмертию». А он мне грустно сказал так:

— «Ценность человеческой жизни во многом определяется её конечностью. Когда человек обретёт бессмертие, его жизнь обесценится в его глазах, и смерть станет желанной, станет мечтой о заслуженном отдыхе».

— Как это не похоже на Адама! — удивился Артур. — Он всегда такой бодрый и позитивный…

— Это сложный человек, может быть, самый сложный из всех, кого я знал.

Пару минут они помолчали. Слышно было, как жужжит на окне проснувшаяся после зимней спячки муха.

— Я помню похороны моей бабки, — снова заговорил Паскаль. — Нет, на самих похоронах я не был, меня не взяли, я был мал, и меня оставили с соседками дома, но я помню приготовления. Как она лежала в своей кровати с растрёпанными седыми волосами и открытым ртом. Я ходил в соседней комнате, с каким-то благоговейным недоумением поглядывая сквозь дверной проём на неё, пытаясь понять, что означает — «бабушка умерла»? Мне хотелось подойти и потрогать её за руку. Я пересилил страх и сделал шаг через порог её комнаты, и тут я, потрясённый, увидел, как изо рта её вылетела муха и, зажужжав, пролетела мимо меня. Я заплакал от ужаса, побежал на кухню, к мамке, и, обняв её за ноги, закричал одно слово: «Муха! Муха! Муха!» Никто не мог понять, о чём я говорю. Но потом разобрались, и набросили бабке на голову платок, подвязав его под подбородком, чтобы закрыть рот.

— Зачем он мне это рассказывает? — думал Артур. — Ну, пусть выговорится, может, ему полегчает.

— И ещё помню одно, связанное со смертью, воспоминание из детства, — продолжал Паскаль. — Мне тогда уже было тринадцать лет. Моя дальняя родственница умерла от рака. Это был тяжёлый, мучительный, долгий уход. Но приехав на похороны и посмотрев на покойницу, я заметил в лице её умиротворение,