В ней больше от земноводного существа, чем от человека.

Я понимаю это лишь сейчас, когда своими глазами вижу доказательство ее несовместимости с нашим воздухом, с окружающим миром. Я ползу к ней, волоча за собой сломанную кровоточащую ногу.

Аарон пытается помочь, мы встречаемся взглядами, и он отходит.

Понимает: я должна это сделать сама.

Обнимаю маленькое, сморщенное тело сестры, укладываю ее мокрые конечности на свои колени, прижимаю ее голову к своей груди. И спрашиваю, во второй раз:

– Скажи, что ты хочешь. Проси, что угодно. Не важно что, я все сделаю.

Скользкими пальцами она обхватывает мою шею, цепляется изо всех сил. Голову наполняют образы, все вокруг в огне. Этот штаб, ее тюрьма, исчезает. Она хочет, чтобы его разрушили до основания, обратили в прах.

– Считай, уже сделано, – обещаю я.

У нее есть еще просьба. Только одна. И в ответ я очень долго молчу.

Пожалуйста

Ее голос звучит в моем сердце, умоляет. Отчаянно. Ее боль разрывает. Ее ужас можно потрогать.

Слезы брызжут у меня из глаз.

Я прижимаюсь щекой к ее влажным волосам. Говорю ей, как сильно ее люблю. Как много она для меня значит. Как сильно я хочу, чтобы у нас было будущее. Я говорю ей, что никогда ее не забуду.

Что буду скучать. Каждый день.

А потом прошу разрешения забрать ее тело, когда все закончится.

Мою голову тут же наполняет нежное тепло, пьянящее чувство.

Счастье.

Конечно, соглашается она.

Когда все закончилось, когда я вырвала из нее трубки, когда обхватила ее мокрые, дрожащие косточки, когда прижала свою смертоносную щеку к ее впалой щеке, когда высосала те жизненные крохи, что еще оставались в ее тельце…

Все закончилось, и я, рыдая, обнимаю холодное тело, словно со всех сторон его защищая.

Внутри ревет чувство несправедливости происходящего, разрывает меня на кусочки. С ее уходом я потеряла часть себя.

А потом я кричу.

Кричу до тех пор, пока земля под моими ногами не приходит в движение, кричу до тех пор, пока ветер не меняет направление. Кричу до тех пор, пока не рушатся стены, пока не начинает искрить электричество, пока не загораются, взрываясь, лампочки. Пока не раскалывается земля, пока все вокруг не летит в тартарары.

А потом мы несем сестренку домой.

Глава 1

На редкость белая стена.

Белее, чем обычно. Люди часто считают белые стены по-настоящему белыми, правда же в том, что они только кажутся белыми, а на самом деле вовсе не белые. В оттенках белого цвета по большей части присутствует желтый, он помогает смягчить остроту кипенно-белого, делая его больше серовато-бежевым или оттенком слоновой кости. Вариациями на тему кремового. Даже цвета яичного белка. Кипенно-белый, как цвет, для глаз почти невыносим, он такой белый, что отдает в голубизну.

Конкретно эта стена не настолько белая, чтобы вызывать отторжение, однако достаточно едкого оттенка, чтобы возбудить мое любопытство, что иначе как чудом не назовешь, честно, потому что я пялюсь на эту стену уже почти час. А точнее, тридцать семь минут.

Меня держит в заложниках традиция. Банальная формальность.

– Еще пять минут, – произносит она. – Обещаю.

Я слышу, как шуршит ткань. Звуки застежки-молнии. Шорох…

– Это что, тюль?

– Не подслушивай!

– Любовь моя, мне пришло в голову, что в жизни у меня бывали настоящие ситуации с заложниками, но, знаешь, они все же намного менее мучительные.

– Ладно, ладно, сняла уже. И запаковала. Дай секундочку, я только оде…

– Не обязательно, – говорю я, разворачиваясь. – Этот пункт я пропустить никак не могу.

Я прислоняюсь к кипенно-белой стене, рассматриваю, а она хмурится, губы приоткрыты, словно хочет что-то сказать.

– Не останавливайся, – прошу я, кивнув ей ободряюще. – Чем бы ты там ни занималась.

Она продолжает хмуриться чуть дольше, чем положено, ее глаза выражают досаду, что, разумеется, чистой воды притворство. Она усугубляет фарс, прижав к груди одежду, разыгрывая саму скромность.

Я и не против, нисколечко.

Упиваюсь ею, ее мягкими изгибами, гладкой кожей. Ее волосы прекрасны при любой длине; сейчас они отросли. Густые, они ласкают шелком ее кожу, а порой, когда везет, и мою.

Она медленно роняет рубашку.

Я вытягиваюсь в струнку.

– Вот это я должна надеть под платье, – замечает она, позабыв про свой фальшивый гнев.

Она перебирает пальцами косточки кремового корсета, потом рассеянно задерживается на поясе, на отделанных кружевом чулках. Она не может посмотреть мне в глаза. И вдруг смущается, на сей раз по-честному.

Тебе нравится?

Слышу я невысказанный вопрос.

Я подозревал, что она позвала меня в примерочную не для того, чтобы созерцать вариации цвета на исключительно белой стене. Я подозревал, что она хочет мне что-то показать.

Себя.

Теперь я понимаю, что был прав.

– Ты очень красивая, – признаюсь я, и в моем голосе отчетливо слышится восхищение.

Я слышу его – по-детски наивное благоговение, которое смущает меня самого. Знаю, не следует стыдиться того, что я способен на глубокие чувства. Способен растрогаться.

И все-таки неловко.

Точно я зеленый юнец.

– Боюсь, я только что испортила сюрприз, – тихо говорит она. – Ты вроде как не должен видеть наряд до брачной ночи.

Сердце на миг замирает.

Брачная ночь.

Она подходит ближе и обвивает меня руками, выводит из минутного паралича. Мое сердце, когда она рядом и так близко, бьется быстрее. И хотя непонятно, как она догадалась, что я нуждаюсь в ободрении, что ко мне нужно прикоснуться, я ей за это благодарен. Выдыхаю, притягивая ее к себе, и наши тела, вспоминая друг друга, становятся податливыми.

Зарываюсь лицом в ее волосы, вдыхаю сладкий аромат шампуня, ее кожи. Прошло всего две недели. Две недели с тех пор, как старый мир закончился. И начался новый.

Она до сих пор кажется мне сном, и я шепчу:

– Это происходит с нами на самом деле?

Резкий стук в дверь заставляет меня вздрогнуть. Элла хмурится.

– Да?

– Простите, что беспокою вас в такой момент, мисс, но один джентльмен страстно желает побеседовать с мистером Уорнером.

Мы с Эллой переглядываемся.