На первый взгляд и если не вдаваться в подробности, в социальную суть явления, можно действительно впасть в грех и обвинить большевиков в капитализме, поскольку, как утверждал С. О. Загорский, несмотря на «мунипализацию» недвижимой собственности, «дома и городские участки» продаются и покупаются, промышленные и торговые предприятия, «национализированные советской властью», служат предметом широкого биржевого оборота, хотя биржа закрыта, а торги запрещены. Реальных акций не существует, и игра совершается «на разницу». Точно так же существует и запрещенная свободная торговля, «ею занимаются решительно все», и называется это спекуляцией.

Однако нетрудно понять: парадоксальная ситуация объясняется просто – переход всех частных предприятий в руки государства привел к тому, что на службу Советам были привлечены прежние руководители этих предприятий, во многих случаях и прежние собственники, поскольку в неграмотной и отсталой стране их просто никто не мог заменить. Это был объективно существующий социальный факт, с которым большевики в тот момент ничего не могли поделать.

Бывшие господа стали «спецами», только теперь они получали фиксированную зарплату или паек, а не доход. Доход шел напрямую в пользу государства, минуя неэффективного посредника. В этом, в частности, и заключался главный смысл мобилизации. «Спецы» стали многочисленной и все возрастающей частью государства, советской бюрократией, что, судя по всему, не мешало им заниматься привычной, но незаконной в новых условиях предпринимательской деятельностью. Их все хорошо знали, с ними мирились и даже немного посмеивались, как позже над товарищем Бываловым (однокоренное от «бывший») из фильма «Волга-Волга», явно не отличавшимся деловой эффективностью.

«Раньше буржуазные дельцы были юридическими собственниками того металла, дров, кожи, мануфактуры и пр., которые фигурировали в их сделках. Теперь они потеряли прежние права юридической собственности, но сохранили в сильной мере права фактического распоряжения»,[506]– утверждал С. О. Загорский.

Получается, что большевики установили диктатуру пролетариата только для того, чтобы перевести собственников в разряд управленцев, распорядителей теперь уже государственной собственности. Собственно, это то, к чему стремилась и царская власть, конечно, неосознанно и под давлением обстоятельств, но она не могла этого реализовать, поскольку находилась в плену мифа о частной собственности и ее неприкосновенности.

Но ведь собственность, как мы установили выше, до этого была частно-сословной. И если хозяев лишили прав на частную, но сословную собственность, оставив их в роли ее распорядителей, то характер самой собственности от этого не изменился. А главное – она никуда не исчезла и, перестав быть частной, по-прежнему оставалась сословной (а не коллективной, как у М. С. Восленского). Теперь ею распоряжалось сословие советских служащих, хотя формально, по закону, и не считавшееся сословием. Просто «пролетарское» государство понизило их правовой статус, превратив из хозяев в распорядителей и управленцев, в менеджеров, говоря по-современному. Что в очередной раз подтверждает тот факт, что в военном обществе именно право определяет и бытие, и сознание.

Несомненно, что глухая тоска по утерянному праву на собственность и социальное превосходство не ушла из жизни вместе с первым поколением спецов. Она передавалась из уст в уста, шепотом, намеками, как прошлый опыт, как стиль управления, как образец презрительного отношения к подчиненным – к черни, как образ жизни «образованного общества», которому стали подражать новые поколения управленцев и так называемой интеллигенции, ненавидевшие «совдепию», ее уравниловку и, конечно, ее социальную справедливость.

Как говорил Остап Бендер, с девяти до шести они все были за советскую власть. А в остальное время делились своей «любовью» к ней с новыми поколениями советской элиты, которая «по жизни» была инфицирована штаммом привилегированного права; к ХХ съезду КПСС его споры уже широко распространились в этой среде. Как вспоминал В. М. Молотов, «все хотели передышки, полегче пожить…, чтобы напряженность как-то ушла».[507]Теперь становится понятно, что, открыв шлюзы, Н. С. Хрущев избавил элиту от ответственности за выполнение социальных обязанностей, державшуюся до этого в основном на страхе. И у элиты осталась «только» власть и «только» привилегированные права, к которым после 1991 года прибавилась еще и частная собственность. Вместе с водой выплеснули ребенка – социальную справедливость, второй раз в нашей истории, потому что именно так сделала и Екатерина II в 1785 году.

В этом смысле номенклатурная революция 1991 года, естественно, не была случайностью. В отличие от февраля 1917 года, она спустилась сверху и, вопреки популистским лозунгам о свободе и демократии, преследовала цели, обратные и свободе, и демократии, и, конечно, социальной справедливости. О чем, в частности, свидетельствует постыдное первое место в мире, которое заняла Россия в 2012 году по показателям имущественного неравенства. Хорошо еще, что В. В. Путин в свое время сломал «семибанкирщину», а то у нас было бы почище, чем на Украине.

И опять это не тождественно политарному пониманию так называемого «азиатского способа производства», поскольку и в данном случае речь идет об общем сословном праве, а не об «общеклассовой» частной (или государственной) собственности. Это, в частности, говорит о том, что общество наделяет индивида не только правом на социальную жизнь, и делает это избирательно, но наделяет его и правом на собственность! И тоже избирательно!

Чтобы лучше это себе представить, рассмотрим некоторые виды частной собственности, которые были свойственны Российской империи. Например, частная собственность императора и отдельная от нее частная собственность императорского дома – у них был разный статус, разное правовое обеспечение.

А для остальных еще две формы частной собственности – полная («Свод законов гражданских», ст. 423) и неполная (ограниченная, ст. 432). При этом право полной собственности могло принадлежать в равной степени как отдельному лицу, так и группе лиц: «Право собственности есть полное, когда в пределах, законом установленных, владение, пользование и распоряжение соединяются с укреплением имущества в одном лице или в одном сословии лиц, без всякого постороннего участия».[508]

То есть закон не делал различий между собственностью отдельного лица и группы лиц, например, между собственностью крестьянина и сельской общиной. Но и в том, и другом случае, как мы установили выше, она была одинаково, т. е. сословно ограничена, ее нельзя было продавать или закладывать без соблюдения «охранительных» норм, установленных законом. Другими словами, полная собственность в применении к нижнему сословию была в некотором смысле… неполная.