как русские медведи в наших шубах и с радостью превратились по наружности в жителей умеренных стран. В Висбадене мой образ жизни был спокойный и уединенный. Мы много гуляли и катались с моим мальчиком по красивым холмам Таунусовой горной цепи. На одной из возвышенностей стоит поэтическая русская церковь, построенная великой княгиней Еленой Павловной в память усопшей дочери своей, великой княгини Елизаветы Михайловны, где она и похоронена. Около церкви буквально цветет весь склон спускающейся горы. Между роскошным, прекрасно содержавшимся цветником мелькают кресты надгробных памятников. Это русское кладбище. Здесь не охватывает вас обычное тяжелое впечатление. Под солнечными лучами и синевой неба, в благоухающей атмосфере цветов смерть не говорит об уничтожении, но о возрождении и вечной жизни. По крайней мере, таково было мое ощущение при посещении этого кладбища. Мое уединение было произвольное, так как здесь, как и везде, обреталось веселящееся общество. Центром его в то время был принц Николай Нассауский со своей супругой графиней Меренберг. Раз вечером графиня Редигер с целой гурьбой влетела ко мне, от имени всей coterie, крича: «Nous venons Vous enlever, tout notre monde est au Cirque, venez!»[763] Оказывается, что в цирке должны были подвизаться какие-то особенные акробаты. Я в цирк? С ними? При моем трауре и без мужа? Поблагодарила и наотрез отказалась. Однако я видела с удовольствием некоторых из приезжающих русских — что случалось довольно часто, так как Висбаден по пути ко всему. Кире минуло пять лет, и я подарила ему по этому случаю пять игрушек. Он сидел на полу посреди их, когда мне доложили об Иване Ивановиче Шамшине. Я не знала, что он собирался за границу, и была рада его видеть. Часто мы припоминаем с ним, сколько воды утекло и сколько перемен произошло в нас и вокруг нас со времени тех мирных дней, когда Кира сидел на полу, ломая свои игрушки, а мы с такой надеждой беседовали о великой будущности России. Мы ездили в Соден[764], куда княжна Львова переселилась, чтобы пройти курс лечения, и вскоре затем в Баден[765], где я намеревалась провести несколько дней вместе с принцессами[766], которые уже там находились. Я взяла на дорогу только что появившееся в печати новое сочинение Тургенева: «Вешние воды»[767]. Эта прелестная повесть связана в моем воспоминании с плаванием на пароходе по Рейну в дивное весеннее утро. Я выбрала этот путь ради его живописности. В Бадене, по моей просьбе, Евгения Максимилиановна уже взяла нам комнаты в Hôtel d’Angleterre[768], в котором обе принцессы сами обитали вместе с графиней Екатериной Петровной Клейнмихель, присоединившейся к ним. Мне было так приятно окунуться снова в их дружеский кружок, что без труда уступила желанию их перекочевать окончательно в Баден. На другой день я послала мою девушку с курьером в Висбаден, чтобы расплатиться по моим счетам и перевести мой багаж. Мы прекрасно устроились вчетвером. Каждая из нас имела свое помещение — завтракали и обедали вместе в большом салоне Евгении Максимилиановны, деля расходы. Вечера проводили в той же комнате. Постоянно присутствовала принцесса Монако[769], мать которой, герцогиня Гамильтон, была рожденная принцесса Баденская[770] и потому приходилась родственницей нашим принцессам. Эта герцогиня имела брата, умершего, как говорят, в детстве, но она сама была убеждена, что этот брат не кто иной, как загадочный Гаспар Гаузер[771], заключенный, как известно, с первых лет его жизни и выпущенный на волю уже возмужалым, но полуидиотом. Когда вследствие терпеливого и ласкового обращения с ним в нем начинало пробуждаться сознание и память, он был внезапно убит. Эта загадочная драма интересовала многих в свое время. Я читала любопытные дознания, произведенные по этому делу. Замечательно, что когда следствие приходило к концу и начинали выясняться обстоятельства этой темной драмы, удар кинжала внезапно прекратил всякую возможность восстановить его личность. Я помню, как история Гаспера Гаузера, о которой я слыхала в детстве столько суждений, возбуждала во мне животрепещущее любопытство и меня интересовало знакомство с предполагаемыми его родными. Наши дети (двое Баденских[772], один Евгении Максимилиановны[773], один Монако[774] и мой) проводили дни вместе и разделяли все свои прогулки и игры. Мы ездили в экипажах по красивым окрестностям в старый замок с его эоловыми арфами, которые, как кажется, приносят в своих протяжных нотах жалобу душ, любивших или страдавших на этих местах, также в Эберштейн и на Цецилиенберг[775] и проч. с остановками для чаепития по пути в любом из многочисленных малых ресторанов, изобилующих в каждом германском курорте. В Бадене в то время многие русские имели свои виллы и жили в них. Показывали стоящие подряд виллы Тургенева и m-me Viardot[776]. Обе опустели со времени отъезда их владетелей в Париж, но Меньшиковы, Гагарины, Хрептовичи жили в своих роскошных дачах, обставленных со всем вкусом и элегантным комфортом, доступным им по их широким средствам.

Я начинала чувствовать себя очень дурно, так как замечала, что мне предстоит новый тяжелый кризис. Роды в моем ожидании являлись мучительными и опасными. Притом мы заехали так далеко от дома, и пример прошлого раза, от которого я содрогалась мысленно, показал, с какими последствиями могут быть сопряжены для меня далекие переезды. Мои нервы были удручены тревогами, физическими и нравственными; чтобы реагировать против упадка духа, я стала писать, испытав уже, что такое занятие составляет для меня лучшее отвлечение от действительности и способствует приведению моих нервов в уравновешенное состояние. Моим сочинением была в этот раз повесть на французском языке, которую я назвала «Eureka»[777]. Действие происходило в Бадене среди обстановки, позаимствованной из нашей жизни, где играла роль детская игра в филипхен[778], которая была у нас в моде. Каждый день было несколько проигранных штрафов, и мы то и дело ходили в лавки под галереями, где покупали красивые безделушки, назначенные для уплаты проигранных discrétions[779]. У меня до сих пор сохраняется несколько таких вещиц. Моя «Eureka», которую я им прочитала накануне их отъезда, должна была покрыть мой долг Евгении Максимилиановне. Каждый день после завтрака я проводила у нее время до общей прогулки. Она сидела в своем кресле и читала, а я лежала на кушетке и писала карандашом свою повесть. От времени до времени мы обменивались несколькими словами. Героиня называлась Eugénie, Катя Клейнмихель превратилась в Lady Catherine Clenmore. Герой получил имя Акселя, как принцессы называли