— Растеряха. — Он соскочил с подоконника и подхватил потерю.

Шерстяное полотно расстелилось в воздухе. И осело на хрупкое тело девчушки, чьи крыло и рука свесились с кушетки. Коготки безвольно скребли по полу, а виски и лоб поблескивали зернами испарины.

— Листочек, это ты? — спросонья голос Эсфирь звучал с присвистом. — Как Фрезия?

— Еще не очнулась, — отозвался он. — Но ты спасла ее, спасибо.

— Это хорошо.

Олеандр улыбнулся. Не то чтобы его позабавило услышанное. Просто в последнее время, когда он глядел на Эсфирь, губы сами кривились в улыбке — широкой и искренней, не насмешливой.

— Слушай, — он уселся на край кушетки, — ты так и не вспомнила, где живешь?

— Не-а. — Она шмыгнула. — Хотя… Есть одно место, которое кажется мне знакомым.

— Что за место?

— Морионовые Скалы.

— Нет. — Олеандр разочарованно прищелкнул языком. — Это пристанище древних существ, Эсфирь. Никто из ныне живущих их не видел. Бытует легенда, что их изгнали и заперли Творцы.

— За что? — удивилась Эсфирь.

— Где-то я читал, что за нескончаемые войны и разрушения. Но правда ли это? Никто не знает. Разве что зверьё. Силины, например. Или хины. Их тоже считают древними.

Олеандр растёр грудь, где уже давно распускало лепестки новое теплое чувство. Разум вдруг настигло осознание, что ежели они справятся со смутой и выживут, Эсфирь покинет лес.

И почему он не может думать об этом без сожаления? Потому что он перед ней в неоплатном долгу?

Или?..

— Могу я тоже кое-что спросить? — Эсфирь спустила ноги с кушетки и уселась рядом.

— Разумеется. — Щёки Олеандра запылали.

— Ты, верно, сочтешь меня не очень умной, но меня тянет к тебе. Мы с тобой будто связаны…

— …Белой нитью, — хором произнесли они.

— Тебе она тоже являлась, — поняла Эсфирь. — А я сшила её из чар, чтобы сопроводить тебя к Драцене.

— Помню. — Олеандр заглянул в чёрные глаза. — Ты хочешь знать, что эта нить воплощает? Боюсь, у меня нет чёткого ответа на этот вопрос. У моего отца кулон есть, подаренный мойрами. Дружба, вражда, любовь: он показывает связи, возникшие между существами. Они похожи на золотые нити разной толщины. О белых нитях я ничего не слышал. Полагаю, они… Ну или она тоже отражает некую связь между мной и тобой.

Оставшийся златоцвет потух, и лекарня погрузилась во мрак. Не завывали больше хины, дымящимися тенями бродящие за окном. Не слышались споры и пересуды дриад, уже отошедших ко сну после долгого вечера, полного потрясений. Казалось, кто-то стер у мира ненужные звуки. Стер, потому как хотел сосредоточить внимание на главном — на гулком стуке сердца, на прерывистых вдохах и выдохах, шелесте скомканных простынь и перьевых крыльев.

На связующей белой нити, которая соединила Олеандра и Эсфирь.

Он почти призвал чары, чтобы разжечь свет, но она схватила его за руку и стиснула в объятиях, пуская по телу жар и дрожь. Она говорила без умолку. Внушала, что ему не нужно размышлять о ее проблемах. Щебетала, что он должен поразмыслить о смуте. Что многого она, известное дело, не знает, но верит — не существует таких препятствий, которые он не сумел бы сломать.

Поначалу он пропускал её кудри сквозь пальцы. Купался в переливах её голоса, как в источнике успокоения. А когда очнулся, понял, что тратит драгоценные мгновения попусту. Понял, что каждый обрыв мысли и промедление подогревают не только греховное желание, но и презрение к себе.

Замешкайся Олеандр хоть на удар сердца, не поддался бы искушению. Но вот Эсфирь подалась к нему. И чувства, усиленные стократ, впрыснули в кровь кипяток. Они не легли — упали на кушетку. Она уселась на него. Он взял ее за руку, поднес теплую ладонь к лицу, прильнул к ней губами. Она ткнулась ему носом в нос, потерлась. Олеандр терпел, пока она скользила пальцами по его груди и плечам. Но стоило им слиться в поцелуе, действительность сгинула, растворилась в сбивчивом дыхании и робких прикосновениях.

Боль от совершенных ошибок. Горечь потерь. Мрачные мысли. Тяготы улетучивались виток за витком. Эсфирь поглощала их, осушала Олеандра до дна, даруя сладкое умиротворение.

Одно он усвоил — жизнь слишком мрачна и непредсказуема, чтобы подавлять побуждения, рожденные в честности и откровенности. Кто знает, что придёт завтра: утро или смерть?

Будучи очень приметным, Глендауэр мог оставаться совершенно неприметным — ежели желал, разумеется. Иногда существа не замечали его. Пораскинув мозгами, они, верно, припомнили бы, что встречались с ним. Возможно, он даже беседовал с ними, а то и сообщил что-то важное.

Но в тот миг они сразу же забывали о нём. А возвращались к услышанному немногим позднее, когда уже кто-то иной повторял мысль, которую Глендауэр не удосужился закрепить в чужом разуме.

Словом, кинул, но не докинул. Вроде и поблизости оставил, но в то же время далеко.

Так и вышло, что поутру Олеандр услыхал со двора восклик Сапфира «Фрезия очнулась!» — и внутреннему оку явился брат. Порочная льдина, которая наведалась в лекарню раньше, выдала речи схожие и уплыла.

Клятые океаниды! Олеандр вздохнул и поприветствовал сопевшего в углу приятеля Душку.

Внутренний шептун подсказал, что от недавней близости с Эсфирь появятся не столько дети, сколько неприятности. Поэтому Олеандр вскочил с кушетки и забегал по лекарне.

Порой он терял опояски, перчатки или пояса. Но ныне превзошел себя, посеяв всё. К счастью, рубаха скоро нашлась за горшками на подоконнике. Сапоги невесть как угодили в сундук с травами — неплохой бросок, однако! А шаровары… С ними дела обстояли интереснее всего.

С одной из древесных балок, сетью протянутых под потолком, слетел комок пыли, спугнутый кое-кем, кто волочил штаны за собой и спешил скрыться. Стоило отдать силину должное — кражу он свершил мастерски, тихо и незаметно. Жаль, времени на побег не рассчитал. Вдобавок, удирая по балкам и сберегаясь от слежки в пучках листвы, запамятовал спрятать ворованное.

Право, шаровары, мелькавшие под потолком то тут, то там, не изумили бы разве что слепца.

Олеандр оглядел ветви, стекавшие по стенам и овившие балки. Отыскав нужный сучок, напитал его чарами. Отогнул, ожидая, когда рядом пробежит мохнатый наглец.

Штаны до сих пор двигались, будто кто-то смещал их по натянутым веревкам. Силин рванул к застывшему сучку. Пора! Олеандр щелкнул пальцами. Ветвь дрогнула, ударила зверя по задку.

Кроткий писк — и силин свалился с балки меховым комом. Угодил в приоткрытый бутон Душки и тут же вывалился оттуда. Кувырком прокатился по комнате, окруженный облаком пыльцы.

Потерянные шаровары рухнули на пол тряпкой, и Олеандр подхватил их, принялся натягивать.