— А вторжение в дом правителя? — Олеандр улыбнулся уголком губ. — Это благое деяние?

Разговор шел по кругу и заходил в тупик. Поэтому, не дождавшись ответа, он развернулся, бросил напоследок:

— Сперва мне докажи, что у тебя голова на плечах имеется. — И быстро покинул лекарню.

Редко Эсфирь теперь встречалась с Олеандром. Но точно знала: где бы он ни был, куда бы ни ступал, везде и всюду его сопровождали разноцветные глаза, цепкие и холодные, как острия стилетов. Глендауэр, его названный брат, бродил за ним бесшумной, а порой и незримой тенью.

Сознаться, океанид пугал Эсфирь. Он странно ходил. Странно говорил. Странно смотрел — она знала, ведь когда он не глядел на Олеандра, он глядел на неё. И от взглядов тех, подёрнутых морозной дымкой, в жилах стыла кровь. Она долго наблюдала за тем, как Глендауэр наблюдает за ней. И вдруг поняла, что он оценивает её с той же дотошностью, с какой следит за братом.

Верно, тоже думает, что я выродок, — решила тогда она и повела себя умно, как показалось — перестала обращать на океанида внимание. Все равно он не горел желанием вести с ней беседы. Только смотрел. Странно смотрел. Бр-р!

Дни сменяли друг друга, словно спицы в колесах. И вот лесные земли, где еще недавно суетились поселенцы, омертвели. Парились в серой духоте покинутые дома, хозяйственные постройки и лавки торговцев. Качались на лозах брошенные шаровары и рубахи — оглядев их, можно было угадать, сколько дриад жило в семье. Непрерывно отражался в ушах шелест металла: у Вечного Древа хранители проверяли и обтачивали мечи и копья для земляных ям.

Неподалеку от лекарни, где спала Эсфирь, за листвой и крышами тут и там виднелись коконы-качели — лиственные шарики, сплетенные из прутьев, полые внутри, с дверцей. Они висели на длинных веревках, привязанных к ветвям. Изредка покачивались, толкаемые ветром.

Той ночью Эсфирь выпорхнула во двор. Заползла в ближайший кокон и прикрыла дверцу. Вперед-назад, вперед-назад: она раскачивалась, попутно расшатывая укрытие, силясь развеять скуку и тревоги.

Эсфирь хватило дурости вернуться к дриадам. В кого она превратилась? Не считая океанида, больше никто не оглядывал её с толикой подозрения. Для дриад она стала доброй девочкой, призывающей целительные чары. Доброй девочкой, которая всегда поможет. Она и правда помогала. Помогала и надеялась, что браслеты не разрушатся. Она отжимала у жизни мгновения покоя и только во тьме ночи, томясь в одиночестве, возрождала в памяти картину боя — того самого, у курганов, когда внутри бушевало пламя неодолимости.

Стрела зелёных чар пролетела над деревьями, и Эсфирь вздрогнула. Ворох искр с щелчками пронесся следом, и всё стихло. Остались только погруженная в полумрак улочка и бредущий по ней юноша, белокожий, словно неживой. Вокруг него прыгали крохотные кристаллики льда.

Глендауэр ступал к коконам и казался куда менее настоящим, чем все вокруг. Он не растворялся в воздухе. Просто выглядел, как призрак. Как светлое пятно на цветастой картине, которое хочется залить красками.

— Хм-м… — Эсфирь открыла дверцу кокона, спустила ноги на землю.

В тот же миг перед ней застыл океанид. Левую руку он отвел за спину, правую приложил к груди и учтиво поклонился.

— Прошу прощения, милая Эсфирь, — произнес он тихо, но четко. — Я потревожил ваш покой.

— Нестрашно, — с запинкой отозвалась она. — Как вы там говорите… М-м… Чем обязана?

— Клинки помыслов моих яд злокозненных умыслов не оскверняет, — нараспев вымолвил Глендауэр. — Как воды рек, намерения мои чисты. Бродил я по лесу, снедаемым вопросом странным. Он рвался с уст моих, оковы плоти сокрушая. И вот я перед вами. Стою. Гляжу на звезды, ожидая, что леди до ответа снизойдет.

— Красиво. — Эсфирь не могла не заметить, что за поясом у него висит изогнутое лезвие. — Вы хотите что-то спросить? Я верно вас поняла?

— Верно.

— Спрашивайте.

— Мы не встречались прежде?

Она моргнула и отвела взор. Задумалась. Потом снова посмотрела на океанида. Разномастные глаза, прорезанные вертикальными зрачками, глядели на нее почти в упор, отражая свет.

Эсфирь вдруг увидела, как от её запястья к Глену протянулась чёрная нить. Но видение тут же сгинуло.

Показалось? Нет! Вряд ли.

С тобой я тоже чувствую связь, — поняла Эсфирь, глядя на океанида.

— Я ничего не помню. — Она тряхнула головой. — Но… нет, не думаю. Мне кажется, вас я не забыла бы.

— Истинно, я тоже, — прошептал Глен, и печаль льдинками притаилась на дне его зрачков.

Почему он задал столь странный вопрос? Тоже увидел чёрную нить? Что-то ощутил? Эсфирь не посмела прояснить всё ни тогда, ни позже. Душа Глендауэра дышала болью, подавленной, сжатой-пережатой. Но все равно до того сильной, что по коже бегали мурашки.

Что-то тревожило его, выгрызало изнутри, отравляя и подавляя силу духа.

— Отпусти всё, что можешь отпустить. — Белесый огонек чар вспыхнул на ладони, и Эсфирь сдула его к океаниду. — Помоги всем, кому можешь помочь. Держись, пока можешь держаться. Дыши, пока можешь дышать. Не ведаю, какие тяготы тебя гложут. Но не смей сдаваться, слышишь?

Целительный свет впитался в его грудь, и он сглотнул. Зачерпнул ртом воздух и облегченно выдохнул.

Глендауэр взирал на Эсфирь в молчаливой тревоге. Взирал — и в уголках его век скатывалась влага. В ускользающем свете среди бродящих теней чудилось, будто он снова обернулся бесчувственной оболочкой.

Но нет. Ныне в нём теплилась жизнь, проступившая на устах улыбкой, сползшая по щеке капелькой слез.

— Мне нужно поспать, — пискнула Эсфирь, и океанид снова ей поклонился.

— Да. Мне тоже.

***

Проснувшись утром, Эсфирь выглянула в окно. Громыхая, последние повозки катились по улочке — катились в облаках пыльцы и топоте копыт и терялись в дорожной пыли. Детей, женщин и юнцов, не познавших хлада оружия, Олеандр уже спровадил в Вальтос — клан лимнад, откликнувшийся на призыв о помощи и направивший в Барклей вооруженный отряд стражников.

В лесу остались только старцы. Но теперь и они пропали из виду — вестимо, скоро главные врата минуют.

Наследник и Эсфирь хотел загнать к лимнадам, но она уперлась рогами: не уйдет — и всё! Еще чего! Разве она настолько бесполезна? Разве не она вылечила отравленных дриад и Фрезию?

— Старайся не высовываться, — в конце концов сдался Олеандр, и Эсфирь победно захихикала.

Через пару дней он вдруг спросил, чего она страшится? И она, поразмыслив, ответила, что боится озлобиться.

— До кровожадности опуститься? — уточнил он. — До беспричинных убийств?

— Угу, — подтвердила Эсфирь и даже не соврала.