— Ой, да какая разница? Ни за тот, ни за этот вас не приглашали, — справедливо заметил Семен Моисеевич. — Лучше присядьте и отдохните. У нас есть девять минут.

Ясновидящий обернулся, убедился в наличии стула и последовал совету. Семен Моисеевич переминался с ноги на ногу, Макрицын только сейчас заметил на космополите шорты и сапоги гусарского фасона.

— Почему вы не по-людски одеты? Прямо как клоун в цирке!

«Полуфранцуз-полуеврей» замечание воспринял совершенно спокойно:

— Я бы, конечно, мог обратить ваше внимание, Еврухерий Николаевич, на удивительно тонко подобранные цвета шнурков на ваших кедах или на длину ваших брюк, укороченных явно не мастером в ателье. Однако просто отвечу: в шортах мне удобно, и вентиляция превосходная, а сапоги же ношу из желания на гусара похожим быть.

— Понятно, — вяло произнес Макрицын. — Как же она так?

— Вы о ком, прощу прощения?

— О Марине, о ком же еще! Получается, она Аполлона обманывала.

— Именно так, Еврухерий Николаевич.

— Да как же он не видел ничего? — возмутился Макрицын.

Собеседник в шортах на вопрос ответил вопросом:

— Уж не хотите ли вы тем самым сказать, что сумели бы вывести Марину на чистую воду, будь она вашей супругой?

— Сумел бы, — уверенно подтвердил ясновидящий.

— Допустим. Но что же тогда вам помешало разоблачить Ангелину Павловну на начальной стадии отношений?

Макрицын недовольно посмотрел на собеседника:

— «Враг народа» она, что ли, раз ее разоблачать надо было? А вообще-то у нас с ней все хорошо шло, только я понять ее не сумел до конца… До сердца, так сказать, достать не смог — каждый раз что-то мешало.

— Бюстгалтер, может быть? — предположил Семен Моисеевич.

Макрицын не успел ответить — в комнате послышался слабый шорох.

— Вернемся к этой теме позже, — обронил «полуфранцуз-полуеврей». — Будьте готовы записывать, сейчас все начнется. Повернитесь к столу.

Макрицын выполнил указание. Сверху, посредине листа, он поставил заглавие: «В другом месте». И крупно пометил: «Про Залпа».

Шорох усилился и перешел в шум, который нарастал. Появились белые очертания дамы с легким желтым свечением вокруг. Стали вырисовываться силуэты других обитателей дома, определяться контуры мебели. Интенсивность и гамма цветов увеличивались, обозначились блики и тени, солнечные лучи экспериментировали с оттенками. Аура жилой квартиры, большой и просторной, воцарилась в пространстве и подтверждалась легким, не вызывавшим отрицательных эмоций поскрипыванием мозаичного паркета.

Первая фраза, которую сумел уловить ясновидящий, была необычна по своему содержанию: «А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить — как муж решит, так и будет». Слова были произнесены немолодым женским голосом, наполненным нотами повиновения и безысходности и доносились с одинаковым интервалом до Макрицына то справа, то слева. Будто под аккомпанемент метронома, подобно маленькому резиновому мячику, слова ударялись об стену, отскакивали и летели в противоположном направлении, чтобы с очередным щелчком маятника отскочить от другой стены и проделать тот же самый маршрут обратно. Еврухерий повернул голову, чтобы обнаружить говорящую, и то, что он увидел вокруг себя, мысленно вернуло его к несравненной Ангелине Павловне, благодаря которой ясновидящий единственный раз в жизни посетил театр (это произошло случайно на втором месяце их совместной жизни, когда в гастрономе в нагрузку к продуктовому набору экс-супруга получила два билета на спектакль труппы из Лаоса). Картина, представшая взору Макрицына, отчетливо напомнила сцену, с которой начинался спектакль: дорогая, без вкуса подобранная мебель; «он» и «она», неподвижно стоящие у окна, гипсовая статуэтка восточной богини…

С каждой минутой силуэты людей насыщались красками. Когда стали различимы их глаза, Макрицыну стало ясно: пара возле окна — влюбленные. В шаге от них на полу, без постамента, стояла скульптура женщины с золотым ореолом. Но самым необычным здесь был громадный трон возле входа, сделанный из шпал, тщательно отшлифованных и покрытых лаком. Торцы боковин венчали рельсы, а сиденьем служил матрас с железнодорожной полки. На троне восседал человек мужского пола, пожилых лет, лысый на верхнюю часть головы и с очень злыми, властными глазами.

Неподвижно стоявшая пара пришла в движение. Он шептал слова любви и смотрел ей в глаза. Она отвечала теми же словами и постоянно оглядывалась назад, на человека, сидящего на троне. Влюбленные обнялись и слились в поцелуе. «А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить — как муж решит, так и будет», — вновь прозвучало над их головами.

— Это же Залп! — воскликнул Еврухерий.

— Совершенно верно, — невозмутимо кивнул Семен Моисеевич. — Вы, являясь свидетелем событий будущего, видите то, что случится с Залпом через три года, если откажетесь помочь ему завтра.

— Я люблю тебя, Илл-Анна, — произнес Залп, склонившись к лицу женщины. — И прошу тебя стать моей женой!

— Я люблю тебя, Саша, очень люблю! И хочу стать твоей женой! — прошептала женщина. — Но пойми, не я это решаю. Если папа скажет «нет», я не смогу выйти за тебя замуж.

«А что материально вы можете дать ей? Надо у мужа спросить — как муж решит, так и будет», — пронеслось над ними, словно желая помешать забыться и соединиться воедино.

Лысый мужчина на троне голосом, полным злости, прохрипел: «Дом запустила, ребенка забросила, непутевая!»

— Пора мне, Сашенька. Неприятности будут, — тревожно произнесла Илл-Анна, услышав его слова.

— Мы же видимся с тобой всего раз в неделю, и то лишь несколько часов! — с досадой произнес Залп.

— Не знаю, Сашенька, ничего не знаю. Как папа скажет, так и будет. Я люблю тебя, ты необыкновенный человек. Я мечтаю, чтобы ты стал моим мужем. Мечтаю, чтобы рядом с моим сыном был такой человек, как ты. Но я несвободна, Сашенька. У нас женщины не бывают свободны. Пойми меня!

— Ты ведь взрослая, любимая, тебе двадцать девять лет, у тебя есть ребенок. Разве ты не можешь сама распоряжаться своей жизнью? — дрожащим голосом спросил Залп.

— Она все может! — неожиданно вмешался в разговор женский голос.

Макрицын увидел, что статуя ожила. С доброй, открытой улыбкой она подошла к Илл-Анне и тихо сказала:

— Сестра, если ты любишь его, если ты веришь и доверяешь ему, если чувствуешь в нем родного человека — иди наперекор всему ради него!

— Кто эти люди? — обратился Еврухерий к Семену Моисеевичу. — И почему у этой Илл-Анны на шее косынка повязана?

— Они — ажь-журры, — объяснил космополит, — болотные люди. Обычаи у них такие — порядочная женщина всегда с косынкой, а распутная — без.

— Никогда не слышал про них, — признался Еврухерий. — Даже если не гулящая, все равно распутная, когда без косынки?