В окончательном варианте усилен мотив вещего сна: Маргарите снится очень больной человек («Глаза больные, встревоженные» — 5, 212). Двойственна и интерпретация сновидения («был сослан и умер…», «если он мертв и поманил меня, то это значит, что <…> я скоро умру <…> Или он жив <…> мы еще увидимся. Да, мы увидимся очень скоро!» — 5, 212 и 215). Двойственный характер сна, сочетающего приметы жизни и смерти, соотносится с предстоящими героям смертью/воскресением.

Значение этого сна как вещего подкрепляется последующей сценой с «гаданием» Маргариты о суженом перед зеркалом (важнейшим атрибутом святочных гаданий «на сон»).

установила на трехстворчатом зеркале фотографию —

пытаясь узнать что-либо о судьбе мастера, Маргарита производит считающуюся в магии чрезвычайно действенной операцию над его вещами. В окончательном тексте и его вариантах эти вещи варьируются: фотография мастера, обгоревший обрывок рукописи, лепестки подаренных им роз. Ситуация ворожбы, призывания потусторонних сил подчеркнута уединением в замкнутом пространстве («ушла в темную, без окон комнату», «долго сидела, не спуская глаз с фотографии» — 5, 213) перед зеркалом, изобретением дьявола, имеющим функцию входа в иные пространства. Эта ситуация в сочетании с обгоревшим фрагментом рукописи мастера и его портретом обретает приметы гадания о суженом. Оно перекликается с предваряющим гадание вещим сном героини и многократным перечитыванием отрывка «Тьма, пришедшая со Средиземного моря…», в контексте сцены приобретающим характер заклинания. Напомним, что этот же отрывок романа оказывается «паролем» при встрече с Азазелло (5, 219).

По воспоминаниям современников, в библиотеке Булгакова было немало справочников, сонников, гадательных книг. О его интересе к гаданиям косвенно свидетельствует тот факт, что на день рождения 16 мая 1935 г. О.С. Бокшанская подарила ему «брюсовский календарь» (Брюс 1875). По свидетельству Е.С. Булгаковой, «…по этому календарю делали шутливые (и не очень) предсказания, обычно к дню рождения. Все были поражены, когда зачитали булгаковский гороскоп: совпадал цвет глаз, волос, какая-то асимметрия (кажется, левое плечо выше правого <…>) и главное — судьба — будет признан сначала у иностранцев…» (Дневник 1990: 29).

Показателен случай, свидетельствующий о несомненном знании писателем магических ритуалов: на новый, 1940 год, из чернобурки Е.С. Булгаковой было сделано «чучело» болезни писателя и «расстреляно» ее сыном (Дневник 1990: 287; ср. сжигание на масленицу чучела, символизирующего смерть, и похожий обряд уничтожения чучела у западных славян). В отличие от других подобных ситуаций, эта была игрой, за которой стояло горечь отчаявшегося и мучительно умиравшего писателя.

Я верую! —

«верую» — сакральная формула, с которой начинается «Символ православной веры»: «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли…» (о размывании границ цитаты см.: Сазонова, Робинсон 1997: 768). В десакрализованном московском мире хрестоматийная православная формула становится отправной точкой для последующего договора Маргариты с дьяволом.

Кремация, ты говоришь… —

русские церковные деятели с самого начала протестовали против кремации, введенной в Европе еще с последней четверти XIX в., видя в ней кощунство и противодействие исполнению воли Божьей.

После революции регистрация актов смерти была изъята из ведения церкви. Разрушением привычной погребальной обрядности стало создание крематория. В 1920-е гг. кремация воспринималась как новый погребальный ритуал, противостоящий прежнему церковному обряду. Троцкий призвал лидеров большевизма завещать сжечь свои тела. Был объявлен конкурс на постройку первого в России крематория под лозунгом «Крематорий — кафедра безбожия» (Лебина 1999: 101). У Ильфа и Петрова примечателен пассаж о том, что граждан смешили «новые слова — крематорий и колумбарий, а может быть, особенно забавляла их мысль о том, что человека можно сжечь, как полено <…> разговоры о смерти, считавшиеся до сих пор неудобными и невежливыми, стали котироваться в Черноморске наравне с анекдотами из еврейской и кавказской жизни и вызывали всеобщий интерес» (Ильф, Петров 1994: 339). В Москве крематорий был открыт в конце 1926 г.

Особые ритуалы на похоронах признавались только в случае смерти значительного лица.

право, дьяволу бы я заложила душу… —

в соответствии с представлениями о договоре с дьяволом Маргарите немедленно является его «агент». Вовлеченность даже занятой своей трагедией Маргариты в советский социум оказывается настолько сильной, что она принимает соседа по скамейке за представителя карательных органов. Вполне очевидная, естественная в его статусе резко негативная реакция на ее восклицание «Боже!» — «Пожалуйста, без волнений и вскрикиваний, — нахмурясь, сказал Азазелло» (5, 219) не проясняет для нее сути дела.

сосед <…> оказался маленького роста, пламенно-рыжий, с клыком… —

клык — характерная деталь нечистой силы. Б.И. Ярхо, которого считают (М. Чудакова) одним из прототипов образа Феси — персонажа, возможно, на раннем этапе занимавшего в романе место, позже отведенное мастеру, в конспектах лекций о нечистой силе в немецкой литературе до 1487 г. цитирует «Видение Фулберта» (Франция — XII в.):

«Дротики железные держат два злодея,

Рты раскрыты, пламенем витает вместе с серой рдея,

И клыки торчат у них заступов грубее…»

(Ярхо 1916: 133).

обглоданная куриная кость —

вызывающая деталь родом скорее всего из футуристического эпатажа 1910-х гг., когда обычным украшением нагрудного кармана пиджака были, например, расписные деревянные ложки.

Черт его знает как! —

один из примеров языковой игры, связанной с демонологической линией МиМ.

Вы меня хотите арестовать? —

сцена разговора с Азазелло показательна, как иллюстрация ситуации, когда простое обращение незнакомого мужчины на улице воспринимается как арест. Она сопоставима с тем местом в доносе реального «источника», где он сообщает эквивалентную по смыслу фразу Бабеля: «Люди привыкают к арестам как к погоде» (Возвращение 1991: 433).

я должна ему отдаться —

участие в шабаше подразумевало соитие с дьяволом, однако Булгаков хотя и конструирует образ героини весьма амбивалентным образом — как светлой и в то же время черной королевы (5, 238 и 259), — тем не менее отказывается от эротических элементов шабаша, намеченных в более откровенных в этом плане ранних редакциях (см. также Сазонова, Робинсон 1997).

Глава 20. КРЕМ АЗАЗЕЛЛО

крем Азазелло —

мотив волшебной мази <крема>, преображающей человека и наделяющей его способностью летать, связан с древними представлениями о колдунах и ведьмах и отражен во многих текстах мировой литературы, в том числе и у Гете. Запах «крема» — «он пахнет болотной тиной <…> болотными травами и лесом» (5, 223) — свидетельствует о его нечистом происхождении. В МиМ этот мотив появляется в совокупности с важнейшим догматом чародейства — актом заключения договора с дьяволом. Маргарита получает волшебную мазь и вместе с ней обретает способность стать невидимой и летать. Впоследствии она не только не использует возможности нарушить договор — покаянием или попыткой «обмануть дьявола», но, напротив, выказывает неподдельное восхищение Воландом, видя в нем покровителя и спасителя мастера.

уронила коробочку прямо на стекло часов —

по